Формула счастья. Сборник рассказов
Шрифт:
А я, признаться, и сам не знал, что для меня лучше. Я служил тогда пятым священником в симферопольском храме Трех святителей, получал месячный оклад 1300 гривен, при том что 1400 мне нужно было отдавать ежемесячно только за одну квартиру. Питание, одежда, учение детей и дорога – «не в счет». И так продолжалось два с небольшим года. Но поверьте, не кривлю душой, ни разу за это время не было случая, чтобы мы испытывали какую-нибудь действительную нужду. Это правда; и иначе, как чудом Божиим, я это объяснить не могу. Деньги, продукты, вещи появлялись в самый неожиданный момент из самых неожиданных источников, так что мне остается только привести слова одного батюшки, точность которых когда-то крепко меня впечатлила. «Запомни, отче, – сказал этот отец с расстановкой, уж не знаю, по наитию ли свыше или услышанное ранее, – Бог дает кому надо, сколько надо и когда надо!» Поверьте: точнее и действеннее утверждения по поводу существования священника я не слышал.
Итак, я служил пятым священником
Так начался новый этап в моей жизни.
Я стал настоятелем прихода… в Бахчисарайском районе, как и просил у святителя Спиридона. Но своего жилья у меня так и не было. То есть в Почтовом был дом для священника, но в силу некоторых существенных обстоятельств я вселиться в него не мог. И я продолжал добираться через весь город со своей съемной квартиры сначала до автостанции, а потом на рейсовом автобусе – до храма. Потом обратно.
Но через полгода моего служения в Почтовом после очередной воскресной службы произошло важное, как впоследствии оказалось, событие. Люди подходили к кресту, прикладывались, и между прочими подошла какая-то старушка, которую я раньше не видел, несколько эксцентричного вида, протянула мне нечто завернутое в бумагу, как бы пакет небольшой, размером с почтовый конверт, и прошла дальше.
Потом уже, после службы, я этот пакет развернул и обнаружил старый, еще дореволюционного времени, помянник в велюровом коленкоре, изрядно потертый и побитый шашелем. Первые имена в нем были записаны еще с «ятями», порыжевшими от времени чернилами, а последние имена были написаны шариковой ручкой, но, кажется, тоже давненько уже, лет тридцать назад. Я держал этот синодик в руках с особенным чувством… Это всегда так бывает, когда прикасаешься к старым вещам – точно слушаешь звучание ушедшего времени. Но с синодиком это чувство живого прошлого усиливалось еще мыслью о том, что люди, вписанные в его страницы, живы и нуждаются в нашем участии, в нашей молитве. Все живы, только одни, может быть, еще здесь – во плоти, а другие уже разрешились от уз плоти и живут в вечности. Удивительное это чувство единства духовного, участия в жизни друг друга. Я вчитывался в имена и чувствовал, что как бы знакомлюсь с этими людьми, молитвенно начинаю участвовать в их жизни. Так и они из непостижимой высоты и глубины иного – запредельного – опыта взирают на мою жизнь и, может быть, начинают участвовать в ней своим молитвенным ходатайством. Я переписал из этого очень уж ветхого синодика имена в свой – обычный – и поминал всякий раз на литургии, во время молебнов и панихид.
Прошло еще какое-то время. Наступил праздник Преображения Господня. День был волнительный, как это всегда бывает в дни великих двунадесятых праздников. Народу было много, полный храм, мы служили литургию, исповедовать пришлось довольно долго, потом был молебен, освящение винограда и яблок, проповедь… После службы я, отдыхая, сидел в пономарке, когда зашел староста и сказал, что какая-то пожилая женщина хочет со мной поговорить. Я попросил, чтобы он ее позвал.
Вошла старушка, худощавая, слегка сутулая, с цепким взглядом и пышными буклями «накрученных» седых волос. Я ее сразу узнал: это была та самая бабушка, которая пару недель назад передала мне помянник. Но первое, что бросилось в глаза: бабушка была накрашена. Знаете, такой удивительный тип пожилых людей, которые привыкли еще с советских времен думать, что если у старушки губы ярко накрашены морковным цветом, а глаза обведены густой синевой и щеки нарумянены, то это красиво. Они в самом деле так верят, но сейчас важно другое. Я сразу смекнул, что бабушка – человек невоцерковленный. Без неприязни подумал, просто отметил для себя как факт, поднялся ей навстречу, пригласил присесть и продолжить беседу.
Бабушка была, что называется, «молодцеватая», бойкая и многословная. Она сразу начала говорить, и, опять же, первое, что бросилось в глаза, а точнее в уши, – это то, как она резко судила о других людях. Резко и обыденно, привычно, по-видимому, ничуть не замечая этого и даже, скорее всего, не считая зазорным. Выяснилось с первых минут, что у бабушки куча всяких знакомых в самых разных структурах и органах власти, начиная с местной Верховной Рады, в больницах, исполкоме, на почте, в главке, заканчивая какими-то дворничихами и председателями домкомов… и много кого еще она называла как бы мимоходом, так что, очевидно, должно было сложиться ощущение, что разговариваешь с человеком «со связями».
Но у меня лично этот словесный поток вызвал настороженность. Как-то я опасаюсь, что ли, таких людей – со связями и с крайней резкостью суждений, – может быть, потому, что это, во-первых, поперек всех представлений о церковной жизни, а во-вторых, понимаешь, что и ты при ближайшем общении непременно попадешь в список этих «важных» знакомств, но и ярлык приобретешь, скорее всего,
Словом, я слушал задорную речь старушки со вниманием, но и с некоторой отстраненностью. Впрочем, говорила она не только о связях и пороках других людей, но и – довольно интересно – о своей жизни, каких-то любопытных подробностях жизни нашей долины в прежние времена. Про себя я отметил необычную для ее возраста хорошую память, а также определенную претензию на образованность. Впрочем, о главном предмете нашей беседы я узнал далеко не сразу, когда уже начал слегка уставать от многого и бойкого говорения бабушки. А выяснилось вот что.
Светлана Петровна – так ее звали – человек одинокий. Ни мужа, ни детей, ни близких родственников у нее нет. Мать, с которой она жила в двухкомнатной квартире в городе, умерла еще в 1987 году. И вот теперь Светлана Петровна хочет, чтобы ее «досмотрел» священник. Слово «досмотрел» звучало довольно комично, учитывая живость и бойкий характер старушки. Так что я, признаться, эти слова для себя не принял всерьез, отстранился от них, почти будучи уверенным с самого начала, что как-нибудь аккуратно и вежливо откажусь от этой, по-видимому, незавидной перспективы. Совесть меня не обличала здесь совершенно, потому что я видел перед собой не страждущего, немощного человека, нуждающегося в помощи, а довольно экспансивную старушку, которая, очевидно, еще фору могла дать многим своим ровесникам в плане энергии и живости характера и, как казалось тогда, здоровья.
Но я не стал тогда прямо отказывать, а попытался как можно более мягко втиснуться в поток сознания старушки и предложил ее подвезти до дома. Это было удобно, потому что прихожанин наш, Василий, меня обыкновенно после воскресной службы со всеми «панихидными» продуктами довозил до дома. Бабушка согласилась, и мы поехали.
Вот так я узнал, где она живет. Впрочем, что значит узнал? Просто мы остановились возле подъезда такой-то пятиэтажки на окраине Симферополя и вежливо попрощались. Причем Светлана Петровна еще раз намекнула, что будет ждать моего окончательного решения, улыбнулась на прощание, и мы расстались, как я почти был уверен тогда – навсегда. Впрочем, перед тем, продиктовав мне номер своего домашнего телефона и, очевидно, желая меня приободрить, старушка сказала, что не ждет от меня ничего «сверхъестественного», а только навещать ее пару раз в месяц, может быть, кое-какие продукты купить, проведать… и все. Звучало это убедительно, особенно ввиду того общего ощущения бодрости и энергичности, что Светлана Петровна после себя оставила. Но настораживала меня, признаться, именно ее невоцерковленность и те качества, о которых я уже сказал. Так что особого желания продолжать общение не было.
Словом, я приехал домой, рассказал домашним об этом эпизоде скорее как о забавном курьезе и – отложил его в дальний ящик своей памяти. Не более того.
Прошла пара недель. И вот после службы староста подает мне какую-то бумажку, где написано, что на адрес храма пришла телеграмма с просьбой перезвонить. Почему-то Васильевич решил, что телеграмма послана из Бахчисарая. Я тут же решил, что это беспокоят из Земельного комитета (мы тогда как раз решали вопрос с участком под строительство храма). И вот я весь в этих заботах и думах приезжаю домой, набираю указанный телефон. Настраиваюсь на разговор с чиновником из Земельного отдела и вдруг слышу немощный голос Светланы Петровны… В первый момент со мной случился, что называется, когнитивный диссонанс, то есть мозги никак не могли свести воедино Бахчисарайский земельный комитет и голос Светланы Петровны. Но уже в следующую секунду до меня дошло, что это именно бабушка прислала телеграмму в Почтовое и попросила позвонить. Словом, началась эпопея «досматривания», больше похожая на куртуазное «ухаживание» из рыцарских романов.
Здесь надо сделать некоторое пояснение. Светлана Петровна прожила жизнь непростую и главным ущербом считала отсутствие полноценной семейной жизни. Как-то не заладилось у нее тут. Был муж, с которым она прожила недолго и который ее бросил, детей завести не успели. Словом, остался комплекс определенный. И при этом комплексе, как я уже сказал, Светлана Петровна была человеком невоцерковленным, так что понятия о… как бы это сказать… о субординации, что ли, о правилах общения мирян со священниками ей были попросту незнакомы, и она, с одной стороны, как бы и гордилась тем, что священник за ней присматривает, а с другой – хотела, чтобы другие видели, что за ней ухаживает вроде как молодой (относительно) мужчина. Абсурд полнейший, но я это настроение быстро понял и должен был как-то проявлять снисхождение. Что поделаешь! Жизнь человека, реальная жизнь, всегда сложнее любых схем и правил. И вот начался этот удивительный «роман», когда я, со своей стороны, честно старался «досмотреть», а желательно и наставить на путь истинный старушку, а она, со своей стороны, воспринимала это как некую «лебединую песню» своей несостоявшейся молодости. Конечно, это были вполне безобидные странности. Например, она любила, чтобы я приехал на такси, вывез ее куда-нибудь на рынок или в город, в торговый центр, и там она ходила бы со мной под руку и выбирала продукты, книги, вещи… Что придется. Я такие выезды называл про себя «рандеву» и в общем-то понимал, что за ними скрывается элементарное желание человеческого внимания и участия.