Формула счастья
Шрифт:
Вчера Дед Аркус доказал, что математика — это поэзия. Меня он, во всяком случае, убедил. Это заседание клуба заменило, наверное, десятки уроков — оно заинтересовало ребят математикой, открыло нам какие-то особые, увлекательные стороны этой «науки наук», «всеобщего языка ученых». И сам Дед Аркус открылся нам по-новому. Оказывается, он по-настоящему вдохновенный и много знающий человек…
Саша Петряев и Даниил затевают новое «искательство». Они разговаривали со знакомым инженером из Водоканалпроекта, и он их заразил «водяной болезнью». По их словам выходит, что проблема водоснабжения становится чуть ли не самой важной к мире. Городам очень не хватает воды, они задыхаются от её недостатка. Промышленные предприятия не только пожирают воду в громадных количествах, но и сильно загрязняют естественные источники.
Если так, тут действительно есть о чем беспокоиться. Ведь мы должны думать не только о сегодняшнем и завтрашнем дне — нельзя забывать о грядущих поколениях.
Саша предлагает объявить «голубой поход». Всем искателям разбиться на небольшие группы и обследовать источники, очищать «умирающие» ключи, выявлять зарастающие озерца и речки. Если взяться за это дело, работы очень много. Хоть сотни ребят подключай. Тот инженер будто бы весьма одобряет эту затею.
Пока мы после заседания разговаривали обо всем этом с Даниилом и Сашей (нас собралось вокруг них изрядная кучка), Володя стоял тут же и все поглядывал на меня. Он ждал ответа. Я это заметила, но вида не показывала. Он нервничал все больше. Потом не вытерпел, отозвал меня в сторону:
— Мы собираемся в семь. Ты придёшь?
Я промямлила что-то насчет подарка: не успею купить. Он возмутился: какой подарок! Я опять забормотала что-то — ни то ни сё.
В это время подходит Даниил:
— Ну идём, я к Венедикту Петровичу.
И я сразу решилась:
— Ты извини, Володя, я не приду. — И ушла. С Даниилом.
Володя только обиженно сверкнул своими большими красивыми глазами. Наверно, здорово рассердился.
Даниил слышал мой ответ, но ничего не спрашивал. Молчал, вроде тоже рассердился. Вот чудики!.. Я наконец не выдержала и сказала, в чём дело: что Володя звал на день рождения, но никого из нашего класса не будет — и я отказалась.
— Угм, —
Потом Даниил все же разговорился. А посидел у дяди Вени — заглянул к нам:
— Хочешь пойти аквариум смотреть? Ты говорила…
Я пошла. Он очень интересно рассказывал о рыбках. Только я все названия перепутала. Марфута — та знает назубок.
Потом Даниил проводил меня до дома, было уже поздно.
Мы договорились, что он даст мне несколько рыбок. Тоже буду обзаводиться аквариумом. Я смогу любоваться им, наверное, часами. Папа с мамой «за», условие одно: самой ухаживать за рыбками. А как ещё? Завтра же пойду в зоомагазин.
А на улице бушует весна!..
Примчался Даниил. Рот до ушей. Все сразу стало ясно.
Павла Иннокентьевича оправдали; вернее, прекратили следствие, все обвинения оказались ложными. Теперь под суд пойдут настоящие виновники безобразий, которые творились на стройке.
Странное дело, столько лет в нашей стране Советская власть, построен социализм, а как ещё сильны в некоторых людях пережитки капитализма. Сколько всяких гадов, которые стараются урвать побольше за счёт государства и ради этого идут на всякие подлости, обман, двурушничество. Тунеядцев отправляют в особые поселения, заставляют там работать, только этого, видимо, мало. Ведь те жулики, что творили свои грязные дела в строительном тресте, — это не тунеядцы. Они обыкновенные «советские служащие». А вреда принесли и нахапали больше, чем сотни тунеядцев.
Откуда это берётся? Конечно, и при социализме есть условия для всякого жулья. Ведь у нас ещё не ликвидированы деньги, и жадюги тянутся к ним, идя на преступления. Хорошо, что у нас всё крепче становится заслон против всяких хапуг и обманщиков. А нам, подрастающим, предстоит сделать его ещё непроницаемее…
Павла Иннокентьевича восстановили в партии. В газете был большой фельетон — отлично разделали жуликов из стройтреста.
Я все больше думаю о факультете журналистики, о работе в газете…
Давненько не заглядывала я в дневник. Удивительно, как быстро мчится время: вот уже и Первомай подошел!
Даниил словно родился вновь. Энергичный, веселый, даже разговорчивый. Они с Сашей действительно взялись за «водную проблему» — с группой ребят рыщут по окрестностям города с таким азартом, будто надеются открыть по меньшей мере новую Волгу. Саша говорит, что инженеры хотели создать на окраине города, на речке Петрушихе, большой искусственный водоем. Был бы у нас ещё один пруд с парком. Но приток воды в Петрушихе мал. Вот наши ребята и взялись за поиски всяческих родников и ручейков, чтобы этот приток увеличить. Их знакомый инженер сказал, что это дело совсем не пустое.
Ребята уезжают на автобусе, потом ходят по лесу, исследуя его квадрат за квадратом, всё наносят на карту.
Сегодня я должна была отправиться с ними, обещала, но случилась беда с Венедиктом Петровичем. Он последние дни вообще чувствовал себя плохо, жаловался на слабость, кровотечения из носа, а сегодня упал в обморок и долго не приходил в себя. Я бегала звонить в «скорую помощь». Ему сделали какие-то уколы, дали лекарства и выписали назначение в больницу. А в чём дело, не сказали.
Сейчас ему получше, лежит, тихонечко улыбается и подтрунивает над мамой. Она «приписала его к своему хозяйству» и ухаживает за ним, как за малым ребенком.
Вчера в Москву приехал Фидель Кастро. Говорят, он побывает и у нас, на Урале.
Передо мной аквариум. Даниил здорово мне помог. Притащил песка, вместе его промывали, дал, кроме рыб, разных водорослей. Аквариум получился — загляденье!
До чего же я люблю Первомай! Каждый раз в этот день я просыпаюсь с праздником в сердце, с неясным, но уверенным чувством чего-то очень хорошего и светлого. И это чувство никогда не обманывает. Вот где очень подходит выражение «душа поёт». Ох, как я понимаю счастье композиторов, — они могут излить свою душу в музыке. А я в ней бездарь и тупица.
Вот если бы талант, я написала бы Гимн Весне и Труду — такой, что запели бы сердца людей всего мира!..
Будь я даже столетней старухой, в такой день всё равно не усидела бы дома. Улицы, дома, люди — все дышит Первомаем. Со всеми просто обниматься хочется. Всюду улыбки, цветы, оркестры.
К школе, на сборный пункт, я шла окольными путями, чтобы подольше потолкаться по улицам. Чуть не опоздала.
Мария Сидоровна не отказала себе в удовольствия уколоть меня:
— Комсорг класса, а какой пример показываешь?
Я даже не нашлась, что ответить.
На демонстрации договорились всем классом встретиться в шесть вечера у памятника Ленину. Хоть не весь класс собрался, а пришли многие. Гурьбой бродили по городу, танцевали на площади (я учила Даниила вальсу). Долго сидели на гранитной лестнице набережной и пели. Перепели, наверное, все песни, какие знаем. Потом опять бродили.
Вечер был чудесный. Как-то так получилось, что мы с Даниилом заговорились и оторвались от компании. Опять вышли к городскому пруду. На его чёрной шелковистой глади переливались отблески праздничных огней. В небо взлетели хвостатые жар-птицы — фейерверки.
Всю дорогу мы болтали, а как уселись на парапет — смолкли. Даниил сделался неловким и задумчивым. Ему задумчивость идет. У него, если присмотреться, довольно правильные черты лица, и, когда оно спокойно, становится красивым. Собственно, и в другие моменты он, пожалуй, хорош собой. Но это, конечно, ерунда, не в этом дело. Просто он славный парень. Мы за последнее время как-то сблизились, меня даже тянет к нему… (Ингочка, вы расчувствовались? Ну-ну!)
Домой вернулась поздновато, но встречена была вполне милостиво. У нас гости. До сих пор что-то там обсуждают под звон рюмочек, а я сижу в другой комнате, любуюсь аквариумом и беседую со своей тетрадью. Мы же с ней старые друзья, отчего не поболтать?
А вот в комнате дяди Вени темно и пусто. Он в больнице. После демонстрации мы с Даниилом ходили проведать его. Держится бодренько, но чувствуется — это показное. При нас у него началось кровотечение. Нас вытурили…
Гости, похоже, собираются по домам. Значит, надо закрывать тетрадь и бай-бай. Завтра рано вставать: собираемся в лес с нашими «водоискателями».
Я одна. Папа с мамой в гостях. Что-то грустновато, чего-то хочется, чего — не знаю. Как говорит Светка Суслова, томление души и тела. Наверное, просто устала: сегодня побродили мы изрядно.
Собралось человек пятнадцать. В автобусе, хотя он был полнёхонек, всю дорогу пели. Пассажиры — ничего, не ругались, а какой-то подвыпивший парень даже подыгрывал нам на баяне.
Прежде всего «видоискатели» вывели пас к Петрушихе. Я раньше тут бывала — место славное. Журчит и булькает меж камней речушка, искрится на солнце, играет бликами. На песчаных берегах толпятся сосны, подальше дыбятся угрюмые скалы.
Хотели расположиться на берегу, но Саша потащил всех дальше. Сначала, сказал он, надо выполнить сегодняшнюю программу поисков, а потом уже бездельничать.
Ничего особенного мы, конечно, не нашли, но все же вылазка прошла недаром. Очистили один родничок. Какие-то идиоты забросали его камнями, консервными банками и полусгнившими корягами. Он почти совсем заглох. Мы повыбрасывали всю дрянь, и дно сразу же забурлило маленькими водяными вулканчиками — родник ожил.
Мила-Людмила старалась больше всех. Показывала, какая она рьяная поборница передовых идей Даниила Седых. Ну, по правде-то все старались. Хотя Володя и заявил, что поехал просто вдыхать кубометры, а эти роднички или снова кто-нибудь забросает хламом, или коровы затопчут.
На меня он вроде не обиделся. Вчера, когда мы гуляли по городу, звал в кафе, вел себя «по-джентльменски» — на всех купил коробку конфет, а мне ещё и букетик подснежников.
Второй родник, который мы нашли совсем недалеко от проезжей дороги, Саша отметил на своей карте как «нужный». Из него вытекает ручеёк и бежит в болотце. Если прийти с лопатами, очень нетрудно повернуть русло этого ручейка, и он побежит к Петрушихе. Хоть маленькая, а прибавка.
Потом мы вернулись к речке. Казалось, что запасов еды набрали дня на два, а уничтожили их в один присест. Натянули волейбольную сетку, играли, фотографировались, просто дурачились. Некоторые ребята пробовали загорать. Но холодно…
Вот тут-то у нас с Милой произошло «объяснение». Она таки здорово приревновала меня к Даниилу.
Мы сидели в сторонке от ребят на большом гранитном валуне у речки. Она билась о камень и брызгалась. Мила бросала в воду сосновые шишки и молчала. Потом вдруг, не глядя на меня, сказала:
— Ты любишь его, Инга?
Я сразу поняла, о ком она говорит, но прикинулась наивной и беспечно спросила:
— Ты о ком?
— Не виляй. К чему это? Я говорю очень серьёзно. — Она перестала бросать шишки, сложила руки на коленях и повернулась ко мне. Её глаза странно блестели. Я не могла больше прикидываться.
— Что значит «любишь»? — сказала я. — Просто мы с ним товарищи. Может быть, чуть больше, чем товарищи.
— Нет, скажи честно: ты любишь его? Я разозлилась:
— Чего ты разыгрываешь мелодраму? Я же тебе ответила. Пожалуйста, хочешь — хоть целуйся с ним.
Она опять стала бросать шишки, потом сказала:
— Я его люблю… Только у меня такая уж, видно, невезучая судьба. Он и смотреть на меня не хочет.
Наверное, все-таки я её обманывала, когда прикидывалась безразличной. Ведь Даниил мне дорог. И, видимо, я эгоистка. У неё «невезучая судьба», а мне сделалось глупо-радостно. Захотелось вскочить, побежать к ребятам, схватить Даниила, закружиться… А сказала я совсем другое:
— Все ты выдумываешь! Просто у тебя лёгкое увлечение. Я читала, это пройдёт.
— Дура! — вдруг выкрикнула Мила и вся покраснела — не от стыда, а от гнева. — Ты или издеваешься надо мной, или…
— Эй, неразлучницы! — крикнул, выскакивая из кустов, Саша Петряев. — Пошли уху варить. Я рыбину поймал — во!
Он размахивал малюсеньким, в мизинчик, пескариком.
Я воспользовалась этим и улизнула от Милы. Больше она со мной разговаривать не пыталась. Должно быть, так и просидела там, на валуне, всё остальное время.
Вернулись мы недавно. Сейчас около восьми вечера.
Почему-то мне кажется, что вот-вот придет Даниил. Данчик. Мне хочется этого — и тревожно, боязно, что ли…
Инга Владимировна, а ведь вы, должно быть, влюбились всерьёз.
Товарищ Цапкина сегодня перед уроками спросила у меня с этаким официальным холодком:
— Мне, может быть, пересесть от тебя?
Я пожала плечами:
— С чего?
Она тоже пожала плечами. Но переселяться на другую парту не стала. Сидеть — сидим, разговаривать — не разговариваем.
Володя приглашает поехать
— Даниила с Сашей позовешь?
Он сделал кислую мину:
— Можно.
…А Даниил вчера не пришел. Сердце меня обмануло.
Так хорошо начался этот день и так плохо закончился!..
На дачу к Цыбиным мы не поехали. Не согласились Даниил и Саша. Вновь отправились в «водяной поиск». Володя, поколебавшись, поехал с нами. Опять сколотилась немалая группа — человек десять.
На этот раз ушли ещё дальше. Лес чудесный — глуховатый, обомшелый, как в царстве бабы-яги. Повсюду громоздятся валуны и скалы. Горки, пригорки, овраги.
Воду на горках искать, может быть, и смешновато, но мы забрались на одну, повыше. Вершину её венчал шихан — старая, обветренная громадина скал, похожая на развалины древнего замка. Вид с шихана — не оторвешься. Во всю неоглядную ширь раскатились невысокие горные увалы. Вблизи они зеленые, дальше темнеют, отливая синевой, и нескончаемо уходят в голубовато-белесую дымку у горизонта. Поблескивают ленты рек и серебряные шаньги озер. Дымят вдали трубы заводов — куда ни глянь. И гуляет над миром шалый, задорный ветер… Сердце заходится от любви к родной земле.
Вскоре после этой горки и началось. Мы набрели на ручеек, который бежал в сторону Петрушихи, и пошли вверх по его течению. Ручеек был жиденький, в смысле тоненький, слабый. Примерно через километр подошли к его, как нам показалось, истоку. Он вытекал из-под камней на пологом склоне лесного холма. Вроде бы ничего особенного. Но Светка Суслова сказала:
— А может, его начало вовсе и не под землёй. Может, он только под этот холм прячется, а с той стороны холма течет тоже по поверхности.
Разве лень нам обойти вокруг холма? Обошли. Никаких признаков ручья. Значит, Светка ошиблась. Но её идея застряла в голове у Саши, и он предложил «пошарить» дальше вокруг. Мы разбрелись по лесу, перекликаясь. Вдруг дикий вопль Володи:
— Сюда! Ко мне! Нашел!
Мы бросились к нему. Он стоял на берегу речушки, которая текла в сторону холма. Пошли вниз по её течению, и чуть ли не через несколько шагов — прошли всего метров пятьдесят — речушка исчезла, ушла под землю.
Саша и Светка ликовали: все-таки они оказались правы.
Но вот в чем загадка. Ручеек по ту сторону холма — тот, на который мы наткнулась вначале, — был совсем хиленький, а здесь тёк довольно солидный ручей, почти с Петрушиху. Выходит, это разные ручьи? Даниил предложил наломать спичек, бросить здесь и посмотреть, не вынесет ли их пода по ту сторону холма.
Так и сделали. Мы с Даниилом и Володей побежали к малому ручью, к его истоку; часть ребят вытянулась в цепочку по лесу для передачи сигналов, а Саша и Светка приготовились «пущать» спички. Добежав до своего ручья, мы по цепочке передали, что готовы к наблюдениям, и скоро по цепочке же получило сигнал, что спички поплыли. Прибегали остальные ребята. Ждем. Ничего нет…
Вдруг мелькнул одни обломок спички, второй… и опять ничего нет. А наломали, говорят, чуть не целый коробок.
Теперь нетрудно было сообразить, что из большого потока, ушедшего под землю, в наш ручеек попадает лишь небольшая часть. Но куда уходит остальная вода? Остается под землей?
Все начали рассуждать о карстовых явлениях, о пещерах, ну прямо как специалисты. А что толку от этих рассуждений?
— Попробуем отвалить камни, — предложила я. — Может, туда проникнуть удастся?
— Идея — блеск! — подхватил Саша. Тут-то все и произошло.
Поднатужившись, мы с помощью рычагов из жердей отвалили два камня. Было такое ощущение, что из-за них разом хлынет могучий поток. Ничего подобного, ручей как был малюсеньким, топким, таким и остался. Но за камнями, открылся подземный ход.
— Пещера!! — заорали мы.
Саша мгновенно юркнул туда. Мы сгрудились у входа; он ругался, что заслоняем свет. Из пещеры тянуло холодом и плесенью, слышалось звонкое журчанье воды.
Довольно скоро Саша вылез обратно. В руке у него была какой-то необычной формы прямоугольная старинная бутылка. Она была плотно запечатана, внутри что-то болталось. Откупорить бутылку удалось быстро, а вот достать из неё «что-то» было невозможно. «Что-то» — по виду небольшой бумажный свиточек, разбухший, но довольно плотный, покрытый зеленовато-серым налетом: влага все же просочилась в сосуд.
Эту бутылку Саша нашёл между камнями совсем недалеко от начала хода. Кто и когда положил её туда? Или, может, бросил где-то в верхнем течении ручья, и вода сама принесла её сюда?
Наверное, это неправильно, но мы не могли устоять и после споров всё же разбили бутылку. «Что-то», судя по всему, записка. Но она в сырости так слежалась, что развернуть её, не повредив, мы не смогли. Завтра Саша отнесет находку в музей. Вдруг что-то важное? А если и не важное, всё равно интересно…
Видимо, Сашин успех подхлестнул Володю. Мы даже и не заметили, когда он пробрался в пещеру. Неожиданно услышали приглушенный крик. Крик доносился из подземелья. Переглянулись. А где Володя?.. Так это же он кричит!
Даниил бросился в пещеру. Саша хотел за ним, но в лазе было очень тесно.
— Готовьте смолье на факелы! — крикнул Даниил. — Здесь темнотища!
Володя затих. Молчал и Даниил. Какое там смолье! В руки попадали только трухлявые, никуда не годные сучки.
Вдруг снова крик. Страшный. Голос Даниила. Я метнулась к пещерному лазу, плюхнулась. Саша отшвырнул меня и полез вперед.
Туго же им пришлось там, в неприветной сырой тьме, среди грозных, невидимых каменных громад!.. Первым выполз Володя. Потом Саша вытащил Даниила. С ног до головы они были заляпаны глиной. У Даниила бледное, перекошенное от боли лицо. Он сломал ногу.
Получилось так. Володя заметил боковой ход и полез в него. Полез — и застрял. Да при этом ещё сильно ушибся. Ему показалось: конец. Он и закричал, чтобы помогли. Когда подполз Даниил, Володе стало поспокойнее. Даниил вытянул его. Помогая Володе, он приподнял его и в это время оступился в какую-то расщелину. И всё. Даниил уверяет, будто слышал, как треснула кость.
Что было — ужас вспомнить. Светка с Людмилой побежали к шоссе (это несколько километров), а мы по очереди тащили Даниила на руках. Он молодец, крепился, молчал. Но тащить на себе человека, хотя и вдвоём, оказывается, страшно трудно. За час все умаялись так, что еле держались на ногах. Потом приспособили две жердины, усадили Даню на них. Ему было очень неудобно и больно, но зато тащить стало легче — вчетвером.
Вдали закричали Светка и Люда. Они возвращались с двумя мужчинами. Хорошие люди! Помогли доставить Даниила на шоссе, остановили какой-то грузовик, на нем мы и устроились.
Хотели сразу в больницу, но Даниил запротестовал: мама будет очень беспокоиться. Недалеко от их дома я вышла из машины, чтобы позвонить в «скорую помощь».
Даниила разрешили оставить дома, ногу взяли в лубки. У него перелом берцовой кости, но врачи говорят: «удачный». Ничего себе удача!..
В школе, конечно, все знают о нашем приключении. Вчера Дед Аркус и Мария Сидоровна проводили у нас собрание. Дед больше молчал, «воспитывала» Мария Сидоровна.
А сегодня после уроков пришел Степан Иванович, с ним — научный сотрудник из музея. Записку там прочли, и он принес нам фотокопию. Это послание партизан, написанное летом 1918 года. Почти сорок пять лет назад. Колоссально!
Из школы мы чуть ли не всем классом двинулись к Даниилу. Чувствует он себя плохо, поднялась температура. Но записка здорово обрадовала его и взволновала. Он просил обязательно сходить к Венедикту Петровичу и показать ему находку. Сегодня уже поздно, завтра сходим.
Я переписала записку от строчки до строчки. Вот она:
Кто не будь найдет это писмо, прошу знать что писал раненый Истомин Павлуха, слесарь с завода Ятес а также его боевые товарищи по отряду Сизов Фола Панкратович и Голодухин Ефим. Такая должно судьба нам приходит карачун. Вечером отбились от колчаковских белых гадов геройски погибли Черных Васюта и Подгоркин Иван. Захоронили мы этих своих боевых товарищей в камнях у Петрушихи возле второго переката вниз от шихана Писанец.
Утром здесь мы примем смерть. Красные партизаны живыми, не сдаются! Биться будем до последнего жаль патронов мало, но есть ещё руки душить гидру контреволюции.
Мало на то надежды по если кто из товарищей найдет передайте всем, что погибли мы свято за мировую революцию и за светлое наше счастье. А гадов бейте до конца!
Уже развидняется. Писмо это упечатаем в бутылку, пустим в ручей и может найдут его чьи хорошие руки. Отряд не называем неизвестно в какие руки попадет.
По поручению — Истомин Павел.
Писано на расвете 7 августа 1918 года.
Ятес — так назывался раньше один из заводов в нашем городе, по фамилии владельца. Обязательно надо показать записку там. Вдруг какой-нибудь внук или внучка этого Истомина или его товарищей работает там…
Я представляю их, трёх партизан, в глухом лесу, окруженных врагами, измождённых, суровых, яростных… А может, и не такие уж они были суровые? Может, был Павлуха Истомин весёлым, неунывающим гармонистом, песенником и балагуром? Ведь в предсмертное письмо не вставишь шутки. В предсмертном письме — только главное: мы погибаем за революцию, «за светлое наше счастье».
Ах родные, бородатые, отважные! Вам бы хоть краешком глаза глянуть на нас, на нашу жизнь, за которую вы бились!..
К дяде Вене идти не пришлось: он сам пришёл домой. Пока ещё на бюллетене, и, возможно, его снова положат в больницу. Белокровие. Хотя он посмеивается и говорит, что врачи обещают исцеление, — это страшно.
Даниилу лучше. Мы с Сашей регулярно носим ему задания и часто занимаемся вместе. Один раз пошла с нами Мила-Людмила, но уже у самого дома Седых вдруг повернулась и почти бегом утопала. Правильно сделала…
Сегодня мы к ним ходили вместе — папа, мама и я. Мама с Надеждой Ивановной виделись впервые. Должно быть, они друг другу понравились. Пили чай в комнате у Даниила. Потом пели песни. Разговор все время вертелся вокруг пашей находки, записки партизан, — ну и настроились на тот лад: запели старые комсомольские песни.
Несколько раз у меня навертывались слезы. Казалось бы, совсем простые слова:
Тут боец молодойВдруг поник головой:Комсомольское сердце пробито… —А у меня слёзы. Потому что дело не в словах. Потому что вспомнила я того Павлуху Истомина и подумала: а ведь был он совсем такой же, как вот Павел Иннокентьевич и папа. Ну, понеграмотнее, не так одет, а сердце у него было такое же.
И ещё подумала: вот мы говорим о неистовых и светлых героях прошедших дней, нередко завидуем им, а если вдуматься — они же рядом с нами. У тех была гражданская война, у этих — ещё потруднее — Великая Отечественная. У тех были голод и разруха, эти тоже, полуголодные и подчас неумелые, поднимали города из пепелищ, воздвигали новостройки пятилеток. Те отдавали себя беззаветной борьбе за революцию, у этих — борьба за коммунизм. И у тех и у этих какие-то человеческие слабости, промахи, но все равно они борцы, мужественные и сильные.
Примерно так думала я, слушая их песни, и мне было радостно, и щемила грусть, и вся я сделалась какая-то возвышенная, что ли. Вот бы сейчас писать сочинение о Павке Корчагине. Наверное, я написала бы по-другому. Наверняка по-другому…