Формула счастья
Шрифт:
Рано преобразилась, она уже вся отдалась музыке и жила в том, своем мире.
Ярославу что-то мешало, комната стала тесной. Меж стен громоздились и рушились то исступленно-горячие, то нежно-озорные, то нежданно меланхолические звуки. Цветовой каскад на экране кричал и пел. Что-то грозное грянуло вдруг; экран взвихрился. Тяжкой поступью грохотало неведомое. Звуки стали багрово-черными. Лишь слабая трепетная струйка голубого чуть слышно звенела и билась. Но постепенно она ширилась и наливалась силой. Грохот откатывался все дальше, как гроза в изменчивом июльском
Они долго молчали.
— Что это? — тихо спросил Юрий Игоревич.
— Не знаю, — сказала Рано. — Просто так — этюд. Что-то о жизни.
И они снова замолчали.
— Сыграй это… ну… ты знаешь.
Все повернулись на голос. Оказывается, Андрей был тут же. Он стоял, прислонившись к стене у двери.
— Ты растерял слова? — прищурилась Рано и передразнила: «Это, ну, знаешь».
— Играй, играй, — миролюбиво сказал Андрей.
Рано опять замерла над клавиатурой, потом начала. Теперь Ярослав не спускал глаз с неё. Она была по-настоящему прекрасна. Движения рук, едва уловимые повороты тела, взгляд — все было исполнено мысли и чувств, все было одухотворено. И это её состояние неведомыми путями передалось Ярославу, весь он словно бы пронизался торжеством духа, воплощенным в музыку…
Таким, чуточку отрешенным от окружающего, он вслед за дедом вышел через час на улицу. Рано пошла с ним. Андрей остался дома — колдовать над своими любимыми математическими формулами.
Город уже отдыхал. На улицах было пустынно; светло-шоколадный лоснящийся каупласт на движущихся тротуарах бежал привольно и освобожденно, без людей. Зато ожили и стали многолюдными парковые секции и открытые эстрадные павильоны. У фонтанов уже включили вечернюю подсветку, и они вспыхивали и горели, словно громадные неземные цветы.
— Двинемся на Озеро? — сказала Рано. Ярослав взглянул на неё и рассмеялся:
— Я только что подумал об этом.
Из электролета они вышли в парке.
Невесомые волнешки умиротворенно плескались о берег. Скрытая от солнца прибрежная вода казалась синей, а вдали, убегая к невысоким пологим горам на том берегу, была белесой и искрилась.
Они присели возле самой воды.
Рано задумчиво склонила голову.
— Теперь я, как только приду сюда, всегда вспоминаю их. А ты?
— А я их просто не забываю, — сказал Ярослав.
— Ну ещё бы! Ты же влюбился в Ингу.
— Ага… Как в сестру.
— А я в Даниила — нет. И правильно, что они поссорились.
— Ты мне это уже говорила…
— Постой. Вслушайся… Тише дыши!.. Слышишь, какой многотонный перезвон в шуршании волн? У них какой-то свой разговор.
«Это у тебя свой разговор с ними», — ласково подумал Ярослав.
— Ты знаешь, — Рано осторожно прикоснулась к его руке, — я несколько дней билась… Мне захотелось написать что-то о будущем. И ничего не получается. Совершенно ничего.
Ярослав смотрел на неё выжидательно.
— Я думала, это от моей тупости. А потом решила, что нет… Вот ты как представляешь
— Я о них думал, — сказал Ярослав. — Они будут лучше нас. Светлее душой. Умнее. Сильней духом… И все, конечно, будут музыкальны.
Она улыбнулась его самокритичной шутке, но тут же досадливо махнула рукой:
— А! Это слова. Общие понятия. Логика. Для музыки этого мало. Изобразить будущее в музыке я не могу, потому что передаю свои, сегодняшние эмоции и мысли. А какие они будут потом, у людей будущего? Светлее, гармоничнее — да, это я тоже понимаю. Но понимать — недостаточно, надо чувствовать.
— Ничего, Ранетка, вырастешь — поумнеешь, поумнеешь — напишешь.
— Ох ты! — В её глазах запрыгали веселые бесенята. — Хочешь, я тебя сейчас окуну в воду? — Она вскочила.
— А может, верно, искупаться? — нерешительно сказал Ярослав.
Но тут неожиданно зазуммерил радик в кармане куртки. Ярослав вынул его, включил.
Вызывал Юрий Игоревич. Лицо его было прихмуренным.
— Яр, есть не очень приятная новость. Что-то произошло там… у твоего батьки. Повреждение скафандра.
К горлу Ярослава подкатил тошнотный комок. Глубоководный скафандр… Ярослав знал, что это такое.
— Где, — он трудно проглотил ставшую тягучей слюну, — где скафандр повредил? На глубине?
— Не нервничай… Деталей я не знаю, очень плохая слышимость: сильная магнитная буря… Но я понял, что Борис жив.
Он назвал его по имени. Он думал не только об отце внука — он думал о сыне.
— Я сегодня лететь не могу, Яр. Тебе оставлено место на вечернем дальневосточном лайнере. Отлёт через час. Успеешь?..
СХВАТКА НА ДНЕ ОКЕАНА
День был как день, и кто мог подумать, что именно сегодня произойдет этот страшный случай?..
После завтрака в кают-компании Борис Юрьевич вместе с женой прошел на «палубу». Так все обитатели подводной базы называли верхнюю галерею с большими иллюминаторами.
Мощнейшие наружные светильники отбрасывали, отодвигали густой глубинный мрак. Прямо перед иллюминаторами смутно виднелись настороженно-угрюмые каменные громады. База, недавно сменившая стоянку, была заякорена на отрогах тихоокеанского хребта Вирского.
— Ты сегодня на каротаж? — спросила Ольга Андреевна, поглядывая на двух акул, вертевшихся перед иллюминаторами.
— Да.
— К вечеру нам должны прислать записи нового концерта Гартаковича. Ты ведь любишь этого «звёздного романтика».
Борис Юрьевич промолчал. Потом сказал совсем о другом:
— Скверновато на душе. Боюсь, что я вчера обидел Сурэна.
И в тот же момент сам Сурэн Плавнин задорно окликнул их,
— Крыловы! — Он выходил из лифта. — Всё уединяетесь?.. Борис, ты очень сердишься на меня за вчерашнее?
Ольга Андреевна смотрела на них с любопытством.
— Что ты, Сурэн! — Борис Юрьевич был смущен; он неловко поворошил свои густые русые волосы, пробасил: — Наоборот, это я чувствовал себя виноватым. Вчера я был как мальчишка. Извини.