Формула смерти
Шрифт:
— Как получится, пап.
— Что значит — как получится?! — строго вопросил отец и добавил грозно, как в детстве: — Чтобы ночевал дома! Не тревожь мать, понял!
— Понял, товарищ командир! Позвоню оттуда, скажу все точно. Тебе позвоню, не засни смотри…
— Мать, — крикнул отец на кухню, — ты не больно парься-то там. Он, сынок-то наш, уйти куда-то должен. Это он сейчас так, типа на тюремном свидании, а по-настоящему-то приедет погостить, может, завтра, а может, и еще когда…
— Ну ладно тебе, пап…
— А чего «ладно»? Что я, неправду, что ли, говорю?
— Да дней через пять-семь. Мне вроде как отпуск дали. На побывку отпустили. Дела обсудить да вас повидать.
— То-то ты так к нам торопился, что аж из штанов выпрыгнул…
— Ладно, пап, не ворчи. Меня хозяин, только я приехал, сразу на ковер. Теперь ты бухтишь.
— А чегой-то он тебя на ковер? Недоволен тобой? Ты сам-то хочешь туда возвращаться?
— Конечно, хочу!
— Ты хоть расскажи, идут там у тебя дела?
И когда они сидели за столом втроем, Егор все рассказывал о своем житье-бытье. Мать охала, ахала, гладила его по голове, все не могла наглядеться.
У Егора минутами отчаянно щипало глаза.
«Нет, нужно все же смотаться на гонки ночные, а то растекусь здесь слезной лужей, — подумал он. — Предупредить Володю или нет? А, не буду! Что я, подписку о невыезде давал? Не давал. Ну и все! В конце концов, имею я право на частную жизнь?!»
С этими мыслями он отключил мобильный, поднялся из-за стола, поцеловал мать, буркнул отцу, чтобы не волновался почем зря, и покатил на Воробьевы горы.
— А куда ты все же летишь-то, заполошный? — спросил было в спину отец, но Егор лишь, не оборачиваясь, махнул рукой.
«Весь в меня, — чувствительно подумал отец. — Я тоже в молодости был такой — хрен остановишь!»
Между тем и охранник Володя не терял зря времени. Он подробно доложил своему начальнику Ивану Кирилловичу обо всем, что произошло днем, обо всех контактах Подопечного, особенно Вере с Катей и о предполагаемых ночных гонках.
— Так что насчет этих… насчет фанаток — что делать-то?
— А что — насчет фанаток? Не можем же мы огородить подопечного стеклом, верно? Фанатки — это, так сказать, часть имиджа Калашникова. Смотри только, чтобы за всем этим делом — за поклонницами, за шальными всякими гонками — никаких акций насилия не было! Сам знаешь — и дураков на свете много, и недоброжелателей у нашего шефа хватает…
Сказал про шефа и вспомнил о его основном задании: установить, нетли… м-м… неуставных контактов между гонщиком и Олесей Викторовной. Оно конечно, эта Олеся Викторовна та еще штучка, пробы ставить негде. Но служба есть служба, доверие шефа дороже всего прочего. Вспомнив все это, осторожно задал Володе наводящий вопрос:
— Ты мне вот что скажи: еще какие-нибудь контакты с женским полом были у подопечного за сегодняшний день? В гостинице, например?
— Не знаю, Иван Кириллович, я вроде ничего не засек.
— Вроде или не засек? Ты в номере у него утром был?
— Был. В номере точно никого не видел.
Володя видел. То есть в номере он действительно никого не видел,
Они с ребятами между собой толковали насчет этой ситуации, и как-то так вышло, что все дружно оказались на стороне Егора. Во всяком случае, не на стороне обманутого Соболевского. Эта связь Егора и Олеси была для них как бы самым убедительным подтверждением того, что не все еще на свете можно купить за деньги. Вот почему Володя, пока не случилось ничего противоречащего его понятиям о чести настоящего охранника, решил начальству ничего лишнего не докладывать. Тем более что никакими прямыми уликами, изобличающими физическую связь Олеси Викторовны и объекта его охраны, он пока не располагал.
Он предупредил Ивана Кирилловича, что собирается покинуть свой пост до утра, и тот согласился с его доводами. Завадский вообще не видел большой угрозы непосредственно для жизни Егора, а контакт с Олесей Викторовной под одной крышей с его родителями вряд ли был возможен. То есть для Егора, может, и да, но не для Олеси Викторовны. Что-что, а уж ее-то амбиции, ее претензии к жизни он, кажется, успел изучить хорошо. А иначе какой же он начальник охранной службы?
Так Егор оказался фактически предоставлен самому себе, и он эту свободу использовал как мог, то есть на все сто!
Глава 17
ВОРОБЬЕВЫ ГОРЫ
Днем погода стояла отличная, солнечная, а вечер выдался дождливый. Как часто бывает в московском предзимье, погода менялась быстро; вместо положенного по сезону снега шел мелкий, нудный дождь. Но, как ни странно, он, казалось, и шел-то для того только, чтобы сделать в глазах Егора столицу еще краше, еще притягательнее.
Уличные огни, нарядно отражаясь в мокром асфальте, словно рисовали светом плавную дугу Воробьевского шоссе, повторяющего Лужнецкую излучину Москвы-реки. Но главная красота ждала его впереди… Егор даже ахнул, оказавшись на подступах к смотровой площадке. Здесь, высоко над городом, горели разом фары сотен специально съехавшихся сюда машин. Свет их, заливая и саму площадку, и шоссе, и ведущую к университету аллею, возносился вместе с фосфоресцирующей дождевой смесью к горящим мощным фонарям смотровой площадки и, растекаясь в мокром ночном воздухе, заполоняя все видимое глазу пространство внизу, на противоположном берегу, сливался с мириадами огней мегаполиса, раскинувшегося, насколько хватало глаз, по всему окоему…
Перед тем как выйти из машины, он огляделся. Всюду машины, мотоциклы, молодые лица, рокерские куртки, шлемы — такая привычная и такая дорогая его сердцу картина!
— Ребята, смотрите, кто к нам приехал! — услышал он Катъкин счастливый крик, едва открыл дверцу. — Смотрите, кого я вам сегодня добыла!
— О, Калаш! Ура! — Тут же его окружила толпа автомобильного люда.
— Что, надоела эта сраная Франция? Ну и правильно! Ты ведь наш!
— Чего, посмотреть приехал? А слабо тебе, Калаш, с нами погоняться?..