Формула смерти

Черносвитов Евгений

Еще Леонардо да Винчи и Альбрехт Дюрер, изучая организм человека и его жизнедеятельность, выделили различные возрастные периоды, проходя через которые, человек мог радикально измениться и, даже умереть. Эти периоды почти совпадают с «горячими точками биографии», которые определила известный советский суицидилог Айна Григорьевна Амбрумова. (См. А. Г. Амбрумова. «Суицидологоя». ТТ 1—2, М., 1985 г.). Не будем называть все «горячие точки биографии». Отметим лишь те, в которых сама природа человека обусловливает трагическое состояние души. «Человек раздираемый страстями» – так охарактеризовал своего Степана Разина В. М. Шукшин. Кульминация трагического у женщины, повторяем, это 30 лет. У мужчины – 40 лет. Остановимся несколько подробнее на трагическом периоде жизни человека.

В организме каждой женщины и каждого мужчины в названные периоды происходит самая глубокая и тотальная перестройка в деятельности желез внутренней секреции, выделяющих гормоны. Если пунктуально следовать теории канадского патолога Ганса Селье, то именно в этот период человек непременно переживает

стресс. При этом, совершенно неважно, в какой социальной ситуации он находится. Получается почти точно по словам швейцарского писателя Макса Фриша, который в романе «Назову себя Гантенбайном», написал: «Человек что-то переживает, а потом придумывает историю тому, что пережил». Несколько раньше Селье русский физиолог Н. А. Белов, выпустил книгу «Физиология типов» (Орел, 1924 год). В предисловии к этой книге, академик В.М.Бехтерев пишет: «За последние 10—15 лет в медицинские науки проникло и прочно обосновалось новое течение. Если медицина конца 19 века с преимущественно морфологическим направлением характеризовалась главным образом стремлением постичь болезненный процесс как таковой, рассматривая его сплошь и рядом даже независимо от организма, то в настоящее время мы являемся свидетелями иного течения, когда на первый план выдвигается уже не болезнь, как таковая, а больной организм со всеми его особенностями и проявлениями. Это течение вылилось уже в специальный отдел общей патологии под названием учения о конституции. В связи с этим выдвигается проблема личности вообще и больной личности в частности». «Личность», «конституция», «организм» и «человек» в новом направлении в медицине становятся синонимами. Это то, что изначально самостоятельно и автономно от общества. Даже в состоянии болезни. Отсюда, один шаг, до понимания болезни, как этапа в жизнедеятельности человека (организма). В 30 лет женщина и в 40 лет мужчина достигают такого этапа, когда оказываются на пороге, качественно нового бытия. Если, согласно современным представлениям об адаптации, человек с самого рождения приспосабливается не только к окружающей среде, но и к самому себе, то в трагическом возрасте (в самой «горячей точке биографии»), он является дезадаптированным и, следовательно, чтобы продолжать жить, человек должен заново родиться. То есть, построить себя, вплоть до мелочей» (К. Ясперс, Ж. П. Сартр). Этот этап в жизни человека, по сути своей этап завершающий. Поэтому, велик процент самоубийства и скоропостижной (внезапной) смерти в возрасте 30 лет – у женщин, и 40 лет у мужчин. Имеется в виду, удельный вес скоропостижной смерти в этом периоде, по отношению ко всем другим периодам. И так было, вероятнее всего, во все времена и у всех народов (еще раз подчеркиваю, что имею в виду не паспортный, а биологический возраст).

Самоубийства в отношении к этому возрасту находятся в таком же положении, как и скоропостижная смерть. Еврипид в самой ранней трагедии «Алкестида» запечатляет сразу несколько механизмов трагического. Фесалийский царь Адмет был обречен богиней Артемидой на смерть в расцвете сил. Вероятнее всего, именно в 40-летнем возрасте, ибо дети его были в подростковом возрасте. Аполлон оказывает ему милость: Адмет может остаться жить, если кто-нибудь добровольно умрет вместо него. Никто из близких и родных царю, даже его престарелые родители (!) не соглашаются пожертвовать ради него своей жизнью. Только любимая и верная жена Адмета Алкестида согласна умереть, вместо своего мужа. Вероятнее всего Алкестиде 30 лет. Она умирает (добровольно уходит из жизни, то есть, совершает самоубийство). Умирание Алкестиды – единственно, пожалуй, наглядный образ, в котором скоропостижная смерть (ведь царица была совершенно здоровой женщиной!) и самоубийство есть одно и то же! Неслучайно Еврипид (герои ранних трагиков умирали, как правило, за сценой) заставляет Алкестиду умирать на глазах зрителей. Для того, чтобы разрядить напряжение, у зрителей такой необычной смертью, как смерть Алкестиды (ведь, для того, чтобы отреагировать катарсисом на трагедию, зритель должен понять или почувствовать, что он видит на сцене: в случае смерти Алкестиды это невозможно), Еврипид впервые вводит в разрешение трагедии чужеродные ей силы (что не делали ни Эсхил, ни Софокл). «Бог—из-машины» – новый элемент трагедии. Именно он разрывает связь древних трагедий с их человеческим источником, превращая этот жанр «истории болезни» в литературу. Но не только! «Бог-из-машины» исподволь разрушает трагедию как таковую. Природа берет свое. Рождается жанр трагикомедии. Литература в попытках сохранить трагедию как жанр, находит новые стороны в человеческой природе. И это получается, ибо, от трагического до смешного один шаг!. У Еврипида, не известно откуда, появляется на сцене Геракл и спасает Алкестиду. Эта сцена у зрителя вызывает смех – наиболее простой вид катарсиса, доступный любому зрителю.

Против «бога-из-машины» рьяно боролись трагики – классицисты (Расин, Корнель), пытавшиеся возродить древнегречесчкую трагедию. Плебей Вольтер, ориентируясь на вкусы простого человека из толпы, споря с Расином и Корнелем об истоках, корнях и сути трагедии и отстаивая «бога-из-машины», как понятного и приятного для массового зрителя разрешения трагической ситуации, превращает, тем самым трагедию в фарс.

Шекспир не следовал слепо древним канонам, создавая свои трагические ситуации. Возможно поэтому, он обогатил само понятие трагедии новым содержанием. Назовем, хотя бы ситуации Гамлета, Макбета, Ричарда 111, короля Лира, Отелло. Даже «Ромео и Джульета» это не «Антигона» Софокла, а «Антоний и Клеопатра» не «Персы» Эсхила. Может

быть, названные две последние трагедии, которые мы выделили у Шекспира и имеют в своих психологических очертаниях и логических ходах сходство со своими древними прототипами, но все же это совершенно новые ипостаси трагедии извечной природе человека. Из русских писателей, ближе всего к пониманию человеческой природы трагедии И. А. Гончаров, М. Ю. Лермонтов, И. С. Тургенев, А. П. Чехов и Максим Горький. Есть одна общая черта в характерах столь не похожих друг на друга и своими жизненными ситуациями трагических героев у названных писателей. Возможно, это вообще черта русского характера. Я имею в виду — безысходность. Трагедия, по-русски, это безысходность. «Ты хоть к Небу, хоть к Богу – безмолвие!» Конечно, все великие русские писатели понимали эту особенность нашего национального характера. Л.Н.Толстой боролся с безысходностью путем нравственного самоусовершенствования, призывая к революции в самосознании.. Ф. М. Достоевский видел решение главной человеческой проблемы в вере и покаянии. Н. Г. Чернышевский, поставив вопрос ребром: «Что делать?», ответ на него искал» в идеологическом переустройстве общества.

Экзистенциалисты, вышли все до одного из русских писателей. Я готов это доказать. Хотя Лев Шестов в «Апофеозе беспочвенности» и «Достоевский и Ницше. Философия трагедии», уже сделал это блестяще и основательно. По сути дела экзистенциалист родился «из загадочной русской души». А загадка то вся в безысходности. «Лишний человек» – синоним нигилиста, все та же русская душа, в осознании своей безысходности. Экзистенциалисты возвели безысходность возвели в абсолют, объявив природу человека изначально трагической. Это, конечно, был шаг вперед по осмыслению трагедии. По крайней мере, библейская изначальная греховность человека, превращающего его в раба Божия, была преодолена. Но, логика трагичности человека оставалась логикой вины, внутреннего мотива влечения к смерти. Не этот ли мотив был главной движущей причина всех поступков Христа? Вина за все человечество! Но, перед кем? Перед создателем? Христианство на этот вопрос не имеет ответа. А, если человек изначально не виновен (не винен, как дитя), то искупление не имеет смысла. Смерть трагична без Воскресения. Жизнь трагична без смерти. Самое жестокое наказание Божие – бессмертие.

Выше названные модусы трагедии от Софокла до М. Горького, имеют еще одну общую составляющую. Страх. Только для Л.Н.Толстова нет ничего страшнее смерти. В «Смерти Ивана Ильича», герой в ужасе перед неминуемой и близкой смертью (он, как помните, неизлечимо болен), говорит: «Все лучше смерти!» А другой герой, также объятый страхом перед смертью, которая для него может быть реальностью каждую секунду (пленный Пьер Безухов), фактически сходит с ума, ибо его сознание не может вместить в себя весь ужас смерти. И он, противопоставляет смерти свою бессмертную душу. Он ничего не открывает тем самым нового. Душа эта становится инобытием самой Вселенной. А человек раздваивается. Такое отношение к смерти, если и не вытекает из изначального чувства греховности, то зиждется на чувстве вины и страха. Не трудно догадаться, как это отношение сложено. Вся западная культура, которой вот уже 30 лет, опирается на страх смерти, чувство вины и греховности человека Это идет, вероятно, передается от поколения к поколению от древних Египтян, где смерть была правдой человеческого бытия. К смерти готовили с самого начала всех и каждого: от беднейшего торговца водой до могущественного фараона. Эхнатон, изгнав из Египта всех богов, даже Амона, не посмел тронуть Осириса. Он просто запретил о нем говорить, и только. Потому Атон, Бог Солнце – не мог долго сиять над новой империей Египта. Осирис его победил, вернув на место всю свою потустороннюю рать многочисленных божков, кумиров и идолов. Монотеизм Эхнатона двойственен, амбивалентен. Но и христианство амбивалентно, ибо кроме Создателя есть Разрушитель, Сатана. Что такое Сатана? Если не божье создание (падший ангел), то равный Создателю бог. А, может быть – обратная сторона Бога? Бог тогда так же, как человек, амбивалентен и трагичен. Но, это уже современное прочтение Людвига Фейрбаха, ничего не понимающего в природе трагедии.

Только первые трагики эллины понимали трагедию как обязательный момент жизни человека. Вернее – его натуры (конституции, личности, индивидуальности). Но, что самое главное, как определенный возраст. Наверное поэтому, они и назвали этот факт биографии человека козлиной песнью. Самой печальной песнью, какая возможна на земле. Связав трагедию с человеком, они тем самым указали, во-первых, на животную природу человека. Во-вторых, на возрастные перемены в человеке. Все остальное, что касается трагедии – от лукавого.

Очень тяжело на сердце от козлиной песни. Не каждый сможет дослушать ее до конца. От нее сердце начинает испытывать особую физическую боль. Я сам тому свидетель, и знаю, что говорю! Привыкнуть к этой боли невозможно. Не сродни ли она предсмертной тоске, которую А. Г. Амбрумова назвала психальгией. В 99 случаях из 100, психальгия заканчивается самоубийством. Ни чувство изначальной греховности, ни вина, ни страх смерти, поющий свою предсмертную песнь козел, естественно, не испытывал. То, что он делал, несомненно, он подавал сигнал. И этот сигнал, воспринимаемый так тяжело человеком, вероятнее всего несет для нас важную информацию о жизни. Эта информация, вероятнее всего, предчувствие беды (горя).

Горе суть трагедии тридцатилетней женщины, так превосходно описанное Оноре де Бальзаком. Оно же охватывает и сорокалетнего мужчину. Лучше Василия Макаровича Шукшина, никто это горе не описал. Не случайно второй его трагический герой, так же 40-летний крепкий мужик носил в своем имени Егор Прокудин, свою судьбу – горе. Эта судьба и закончилась горем, для всех, кто его успел полюбить (Горе блатная кличка, если помните, антипода Егора Прокудина, застрелившего его). Трагедия всегда есть горе. «Горе» – герой многих русских народных сказок. У нас оно, русских, – безысходное горе!