Формула успеха

Филипс Фредерик

В начале 1942 года мне сообщили, что нам предстоит очередная инспекция. Готовясь к ней, я прошелся по станкостроительному заводу и в инструментальном цехе обратил внимание на штабеля ящиков с дефицитными материалами. Я знал, как сильно не хватает немецким заводам меди, алюминия и никеля. Господа инспекторы несомненно знали это еще лучше меня. Так что я договорился с управляющим завода, Вимом де Врисом, что следует, насколько это возможно, убрать эти ящики с глаз, хотя бы поставив их в самое основание штабелей. Несколько дней спустя управляющего арестовали. Его приказ прибрать материалы был понят слишком буквально. Ящики появились даже в туалетах, и какой-то квислинговец об этом донес. И хотя у нас на руках были талоны-ваучеры на все наличные материалы и мы могли доказать, что не работаем с черным рынком, де Вриса отправили

в знаменитую тюрьму для политических заключенных, Схевенинген. Его жена, немка, была всецело на нашей стороне. Немцы не раз уверяли ее, что де Вриса отпустят немедленно, пусть только он заявит, что это я приказал ему спрятать материалы, но она неизменно отказывалась. В то же самое время другой ответственный работник «Филипса», Жерар Еннескенс, был арестован из-за того, что вечно возражал на все распоряжения немцев и вывел их из терпения.

Меня крайне волновало, что эти двое так долго находятся в заключении. Как-то мне рассказали о некоем господине Бодде из Гааги, который, по его уверениям, способен оказать влияние на немцев. Поэтому я отправился в Гаагу повидать господина Бодде. Он оказался весьма разговорчив и осыпал меня уверениями в том, что он добрый патриот и знаком со многими влиятельными немцами. Стены его кабинета были сплошь завешены фотографиями знаменитостей, зачастую с автографами и дарственными надписями. Могущественные имена так и сыпались с его губ. Наконец я высказал ему мою просьбу освободить двоих наших сотрудников и, чтобы он лучше меня понял, подкрепил свою просьбу обещанием вернуться на следующей неделе с тридцатью тысячами гульденов в кармане. И в самом деле, один из наших заключенных вскорости был освобожден, в то время как второго перевели в концентрационный лагерь в Вюгте, где ему позволили работать в мастерской «Филипса», о которой я расскажу ниже в этой главе. Он с пользой провел там время, проектируя, по моей просьбе, новый инструментальный цех. После войны мы построили этот цех по его проекту, и открывал его в 1951 году наш министр экономики.

Трудно сказать, господину ли Бодде обязаны мы тем, что нашего управляющего перевели. Сам он рассказывал, что со временем немцы прониклись его версией о том, что убрать материалы с глаз долой он приказал с благородным намерением не причинять неприятных чувств визитерам. Он сожалеет, говорил он немцам, что приказ был выполнен таким опрометчивым образом.

Некоторое время спустя господин Бодде попросил о встрече со мной. Мы свиделись, некоторым образом втайне, в пивной напротив железнодорожного вокзала в Эйндховене. Там он протянул мне чемоданчик с тридцатью тысячами гульденов в банкнотах! Дело в том, что 15 мая 1943 года немцы внезапно объявили, что все тысячные и полутысячные банкноты изымаются из обращения. Это было сделано для того, чтобы подрубить корни черному рынку и другим источникам «грязных» денег. Указанные банкноты подлежали сдаче, и только лицам, способным доказать, что они имеют законный источник дохода, позволялось их обменять. Причина, по которой господин Бодде хотел вернуть мне деньги, была совершенно прозрачна. Поскольку веры ему у меня не было, я сказал, что готов подтвердить законность получения им денег, но только после войны. Он уехал разочарованным.

Мастерская в Вюгте

Если бы меня спросили, какое из филипсовских начинаний во время войны было самым абсурдным, я бы, наверное, сказал: «Наша мастерская в немецком концлагере Вюгт». Вюгт — это название деревеньки неподалеку от города Хертогенбос, где немцы устроили лагерь, в котором содержали самого разного плана публику: политических заключенных, дельцов черного рынка, людей, нарушивших постановления оккупационных властей, вроде тех, что прятали у себя евреев, профессиональных преступников и тех, кто вообще ничего не сделал. Лагерь уже существовал, когда, в начале 1943 года, один из «вервальтеров» сказал, что хочет кое-что со мной обсудить. Он получил запрос из Берлина: не смог бы «Филипс» обеспечить работой лагерных заключенных? Лагерь неподалеку от Эйндховена, так что лучшего решения не придумать. Моей первой реакцией было наотрез отказаться. Основным мотивом было то, что, обеспечив заключенных работой, я дам немцам возможность изобразить дело так, будто бы концентрационный лагерь — это место, где можно «нормально работать».

«Вервальтер»

настаивал. В конце концов я обещал подумать. Обсудил это дело с коллегами и пришел к выводу, что таким образом мы сможем хоть немного помочь заключенным. Я выставил ряд предварительных условий. Во-первых, мастерская должна находиться не под немецким, а под нашим началом. Наши сотрудники должны иметь свободный доступ и в лагерь, и из лагеря, и решения о том, кому работать, что делать и каковы нормы выработки, тоже принимаются нами. Далее, пусть нам позволят в полдень давать людям горячую пищу — и что-нибудь получше, чем «фили-кус». Наконец мы настаивали на праве оплачивать работу заключенных, передавая деньги тем, кто у них на иждивении.

К величайшему моему изумлению, эти условия, за исключением последнего, были приняты. Работа в мастерской началась в феврале 1943-го и закончилась в сентябре 1944 года, с освобождением юга Голландии. За это время мы сумели обеспечить сносные условия существования бесчисленным заключенным, а некоторым даже спасти жизнь. Последнее, безусловно, касается тех евреев из числа филипсовских служащих, которые были отправлены в «Собю». Слово «Собю» наполняло евреев, содержавшихся в лагере Вюгт, одновременно и ужасом, и благодарностью, свидетельством чему до сих пор получаемые мной письма. «Собю» — это одна из многих появившихся в те дни аббревиатур. У нее двоякий смысл. По-нидерландски «Собю» — сокращение от «Отдела специальных работ». По-немецки — от «Sonderburo», что означает «особый отдел».

Вскоре после оккупации немцы ввели множество дискриминационных мер, направленных против наших сотрудников-евреев, и меры эти все время ужесточались. У нас был выбор: либо наотрез отказаться их выполнять, либо попробовать приспособиться. Выбери мы первую линию поведения, мы бы ничего не достигли. Выбрав вторую, мы, по меньшей мере, смогли спасти людям жизнь. В Эйндховене, а позже и в Хилверсюме наши сотрудники-евреи были выявлены и к концу 1941 года попали в «Собю». Наконец в августе 1943 года их всех переместили в Вюгт, где они работали в специальных бараках. Тесная связь с «Филипсом», однако, не прерывалась. Мы систематически привлекали их к сбору радиоламп, к ремонтным работам и другим важным, связанным с войной задачам, что позволяло обеспечить им относительную защиту.

Филипсовская мастерская скоро стала наиболее значимой частью лагеря. Заведовал ею управляющий нашим заводом аппаратуры Ламан Трип. Он регулярно наведывался в лагерь. Один из моих друзей, ван Кетвих-Верхюр, в то время лагерный заключенный, присматривал там за административной картотекой. Он точно знал, что за люди поступили в лагерь, и, посоветовавшись с Ламаном Трипом, решал, кто из новоприбывших будет работать в филипсовских мастерских. Так что отбирали они тех, кто находился в большей опасности — политических заключенных, а не деляг с черного рынка, не уголовников.

Время от времени мне звонил кто-нибудь из знакомых и в отчаянии сообщал, что сына арестовали и направили в Вюгт, так что не смогу ли я сделать так, чтобы его приняли в мастерские? Будучи уверен, что телефон мой прослушивается днем и ночью, я отвечал: «Дорогой друг, я не имею к этому никакого отношения. Вы обращаетесь не к тому человеку. Мастерская полностью в руках немцев. Желаю вашему сыну всего самого доброго», — и тут же бросал трубку, а сам быстренько записывал имя молодого человека, и по прошествии нескольких дней он сказывался у нас в мастерских. В делах мастерской я больше всего сотрудничал с моими старыми друзьями по Делфту, уже упомянутыми выше Ламаном Трипом и Гансом ван Кетвих-Верхюром. Кто бы мог представить себе такое в беззаботные студенческие времена?

В конце концов мастерская в Вюгте превратилась в настоящий завод. Люди работали там с радостью, поскольку это делалось не из-под палки немцев, а наш персонал предоставлял возможность поддерживать связь с внешним миром. Что там делалось? Ручные фонарики, электрические бритвы, радиолампы. Ремонтировались измерительные приборы. Проводились лабораторные расчеты. На пишущих машинках копировались утраченные в результате авианалетов документы. Восстанавливалось поврежденное пожаром сырье. У меня по сей день перед глазами эта картинка: бывший министр правительственного кабинета Бельгии стальной щеткой пытается отчистить от ржавчины старое трансформаторное полотно и, заметив меня, любезно роняет: «Ах, господин Филипс, все прекрасно!»