Формула успеха
Шрифт:
Графики работы разрешили проблему лишь отчасти. Вот пример: однажды инструментальщик работал все выходные, спешно изготавливая срочно понадобившийся кому-то штамп. Он получил сверхурочные, но не отдохнул за неделю. Через несколько дней он заметил, что сделанный им штамп все еще лежит на складе. Узнав об этом, я впал в ярость. Конечно, деталь должна была быть сверена с чертежом, доведена и отполирована, но если задание было таким срочным, что рабочему пришлось потратить на него воскресенье, значит, со всей доводкой следовало покончить к десяти утра в понедельник. Чтобы пристальнее следить за тем, как планируется производство, для срочных заказов я ввел на доске с графиком красные бегунки, которые означали, что отклонение от графика без моего разрешения недопустимо. Управляющему завода, способному инженеру и трудяге, пришлось
Затем меня послали в цех механической обработки, где, кроме прочего, изготавливались станки для автоматического производства электро- и радиоламп, и производительность там также успешно поднялась. Но там я работал значительно дольше, чем полгода.
Между тем я столкнулся с рядом весьма сложных проблем. Великая депрессия, разразившаяся в печально известный «черный вторник» октября 1929 года, не пощадила Эйндховен. Поначалу, в первой половине 1930 года, мы не слишком ее почувствовали, но к осени все изменилось. Производство сократилось, продажи упали, пусть даже некоторые цеха и продолжали еще работать в полную силу. И на моем участке скоро подуло грозовым ветром.
В это трудное время, когда «Филипсу» грозило разорение, моя жена была мне настоящей опорой — именно потому, что близко к сердцу принимала мое дело. Это было тем более удивительно, что вся ее предыдущая жизнь не имела никакого отношения к промышленности. Но, легко влившись в семейство Филипсов, она всегда проявляла огромное внимание ко всему, что ее окружало, так что я мог обсуждать с ней все мои проблемы. И за сорок пять лет нашей совместной жизни ее интерес к делу ничуть не угас. Так же складывались взаимоотношения и у моих родителей: в этом смысле история Филипсов себя повторила.
В 1930 году родилась наша старшая дочь Дигна — прелестная девочка, принесшая нам столько счастья! Мы перебрались в Эйндховен, в один из домов, только что построенных для инженерного персонала. Средняя школа занимала два здания в том же квартале, придавая виду округи дополнительное очарование. Когда в 1932 году родился наш второй ребенок, Антон Фредерик, мы всю школу угостили конфетами и печеньем — по нидерландской традиции делиться со всеми радостью, вызванной пополнением семейства.
Я с удовольствием вернулся в родной город. Встречался с друзьями, с которыми когда-то был в скаутах, а в кегельбане — с многими приятелями из Делфта, которые теперь служили на «Филипсе». Но самой большой моей гордостью была моя молодая семья, и я упивался зрелищем того, как Дигна растет в моем любимом Брабанте.
В 1931 году повседневная работа прервалась поездкой в Соединенные Штаты. Сегодня такое путешествие — самое обыденное дело, но тогда это было мечтой любого инженера. В предшествующее десятилетие США обогнали Европу в методах производства. Я думаю, первопричина этого необыкновенного прорыва — успехи американцев в образовании.
Молодая американская нация, сплавленная воедино из всех народов Европы, кипела желанием вырваться вперед. Большинству иммигрантов в Европе ничего не светило. А в «земле обетованной» им сразу дали гражданство. В школе их дети учили, что Америка — страна будущего, где каждый получает свой шанс, если готов работать, не жалея себя. Они проявляли огромную энергию и волю к победе и поняли, что если хотят преуспеть, то надо хорошо овладеть специальностью.
Американская промышленность также получила мощный стимул к развитию во время первой мировой войны, когда в короткий срок потребовалось добиться огромного прироста выпуска военной продукции, что привело, в свою очередь, к совершенствованию массового производства. Доселе массовое производство процветало преимущественно в двух областях — в производстве вооружений и швейных машин. «Зингер» стал синонимом швейной машинки по всему миру. Почему? Потому что производитель их добился высочайшего стандарта точности. Ведь покупатель требовал абсолютной уверенности в том, что швейная машинка будет надежно работать даже в самой глухой деревне самой отсталой из стран и что запасные части всегда подойдут. Позже продуктом массового производства стали автомобили. В двадцатые годы автомобильная индустрия стала двигателем всего промышленного развития Америки.
Мы, молодые инженеры Эйндховена, много об этом читали, потому что американцы в изобилии выпускали научно-техническую литературу. В том, что касалось моей собственной специальности — инструментального производства — американцы нас, европейцев, обошли. Они строили свои станки с большим размахом, не скупясь, — в отличие от немцев, которые подсчитывали все до мельчайших мелочей, и в результате их конечный продукт выглядел порой довольно куцым.
Поэтому, когда в 1931 году мой отец собрался в Америку и пригласил меня с собой, я с радостью ухватился за такую возможность. Его сопровождали Герман ван Валсем и Эмиль Хийманс, наш главный патентовед. Программа состояла из серии переговоров. Поскольку я в них не участвовал, то смог составить свое собственное расписание и посетил инструментальные заводы с такими славными именами, как «Уорнер энд Суоси» в Цинциннати, «Гаулд энд Эберхард», а также известные компании — «Дженерал электрик» и «Радио корпорейшн оф Америка».
Последствия Великой депрессии в Америке ошеломили меня. Я видел заводы, на которых работал лишь один из трех станков. На улицах люди продавали яблоки, чтоб заработать хоть что-нибудь. В этой жестокой стране, где были неведомы такие социальные блага, как пособие по безработице, люди были ввергнуты в нищету. У меня появились мрачные предчувствия, что скоро депрессия подобным же образом отзовется и в Голландии, несмотря на некоторые преимущества, предлагаемые нашей социальной политикой.
Широкоизвестный авиационный завод «Пратт энд Уитни» в Хартфорде был пугающим образцом того, что нас ожидает. Как раз перед депрессией его значительно расширили. Так оказалось, что производственных площадей здесь в восемь раз больше, чем необходимо. И все равно, от размеров завода у меня захватило дух. В итоге «Пратт энд Уитни» сумел выжить, и когда, много лет спустя, я посетил его снова, то обнаружил, что произошла поразительная вещь. Его размах не произвел на меня теперь ровно никакого впечатления, хотя это был тот же самый завод. Просто за эти годы изменился сам масштаб представлений.
Также большое впечатление на меня произвела разница между размерами американских колоссов тех дней, к примеру, «Дженерал электрик» или «Вестингауз электрик», и «Филипса», который работал только с электричеством низкого напряжения. Сегодня мы достигли приблизительно такого же размера, как они.
В этой связи вспоминается разговор, который произошел в 1934 году между моим отцом и Дэвидом Сарноффом, президентом «Радио корпорейшн оф Америка». Сарнофф приехал в Эйндховен, где посетил наши заводы и в особенности лабораторию. Мой отец представил его некоторым своим служащим. «Что ж, Антон, похоже, у тебя не сотрудники, а детский сад», — сказал Сарнофф. Отец не замедлил с ответом: «Да, Дэвид, вот почему я так ими горжусь».
Во время моей поездки в Америку я особо интересовался заводами, выпускавшими такие станки, какими мы пользовались сами, и высоко оценил открытость американцев. Не возникало ни тени сомнения, что от нас хотят что-то утаить. Поэтому очень скоро выяснилось, что американская промышленность опирается больше на производственный опыт, чем на сложные расчеты. Приведу пример, относящийся к одной работе, которую я выполнил во время своей учебы в Делфте. Для дипломной работы мне потребовалось спроектировать штамповочный молот — самую обычную вещь в машиностроении. Расчеты скоро убедили меня, что одна из самых важных деталей станка подвергается чрезвычайно высокому поверхностному напряжению. Я решил, что, дабы соответствовать нагрузке, указанной в моем задании, эта деталь должна быть в три раза больше. Насколько мне было известно, такого инструмента еще не существовало, и я сомневался в практичности его производства. Между тем в 1929 году в Кливленде проходила станкостроительная выставка, на которую был направлен один из филипсовских руководителей. Я попросил его прислать мне все каталоги и рекламные проспекты такого рода станков, какие там только были. Получив их, я с удивлением — и с удовлетворением! — заметил, что американцы как раз начали делать именно эту особую деталь по возможности огромной. Придирчиво изучив все диаграммы, я понял, что был на верном пути, да и профессор мой тоже с одобрением воспринял мою работу.