Формула яда
Шрифт:
— Спасибо, Голубе, пойду я в этот дом!—твердо сказал Журженко.
Несколькими часами позже в алтаре деревянной церквушки в Тулиголовах старенький дьячок Богдан с шумом открыл жестяную кружку для сбора приношений. Он высыпал на металлическое блюдо разнокалиберную мелочь. Послюнив пальцы, дьячок ловко сортировал и пересчитывал деньги. Тем временем Герета, только что отслуживший в порядке духовной «стажировки» обедню вместо отца Теодозия, прихорашивался, как всегда, около зеркала, освещаемого
— Холера ясная! — воскликнул дьячок.
— Что такое, Богдане? — оглянулся Герета.
— Да какой-то нехристь польский злотый до кружки кинул. А куда мы его сдадим? Разве до польского президента Мосцицкого в Швейцарию отошлем?
— Всего-то денег сколько?
— Минуточку... Шестнадцать рублей сорок копеек,— сказал, жалостливо вздыхая, дьячок.
— Не богато,— согласился Герета.— Эх, Тулиголовы, Тулиголовы! Тут можно ноги протянуть от голода, если священником остаться. А отец Теодозий мечтает еще крышу цинком перестлать!
— Нечего бога гневить, пане Романе,— подобострастно сказал дьячок.— Кому горевать, но только не вам. Такую красуню подхватили! Сыграете свадьбу, и вызовет вас митрополит до Львова. Там и молящихся больше н капитул рядом. А вот каково-то мне, горемыке?
В это время на погосте среди белых, покрашенных известкой крестов появился письмоносец Хома. Он остановил старушку, спускающуюся по деревянной лестничке из церкви:
— Слава Иисусу, титко Марийка! Пан богослов еще там?
— Навеки слава!.. Там, там, в захристии, переобла-чаются,— прошамкала старушка беззубым ртом.
— Ну, слава богу, не надо будет до него в Нижние Перетоки бежать! — с облегчением сказал Хома и, сняв картуз, перекрестился.
Войдя в церковь, Хома просунул голову в захристие и, повышая Герету в сане, спросил:
— Можно до вас, ваше егомосць? (Так в Западной Украине величали униатских священников)
— Заходи, Хома!
— Депеша, ваша милость. Как бы нюхом чуял я, что вы еще здесь. Сберег подошвы на три километра.— И он протянул Герете сложенную вчетверо телеграмму, другую оставляя в зажатом кулаке.
Герета прочел текст, который не доставил ему большой радости:
«Нижние Перетоки Дрогобычской приходство церкви Иоанна Крестителя Роману Герете.
Прошу срочно прибыть день моего рождения Дмитро».
Телеграмма была кодированной и обозначала опасность. Герета, заметив зажатую в кулаке Хомы вторую телеграмму, спросил:
— А та кому?
— До вашей нареченной!
— Давай передам,— заподозрив неладное, потребовал Герета.
— Да оно не полагается,— замялся Хома.— Пани Иванна сами расписаться должны. По советской инструкции мы должны вручать депеши лично, под расписку получателю.
— Глупости! — прикрикнул богослов.— Ты от сват-ков-мужичков такие формальности требуй, а я твой будущий пастырь и обманывать тебя не собираюсь. Давай! — И он почти
Когда Хома ушел, Герета осторожно вскрыл ее и, читая, почувствовал, что у него начинает кружиться голова.
«Тулиголовы Дрогобычской улица под дубом Иванне Теодозиевне Ставничей.
Отказ приеме университет вызван досадным недоразумением тчк просим явиться Львов получения общежития оформления студенческого удостоверения тчк ректор университета имени Ивана Франко Казакевич».
Герета оглянулся. Богдан из захристия ушел. Лишь слышно было, как шаркает метла в опустевшей церкви. Как всегда после службы, дьячок подметал деревянный пол.
— Вот тебе и свадьба! А все так хорошо складывалось! — зло прошептал Роман. Он задумался, дробно постукивая пальцами по ясеневому комодику. Потом достал из-под реверенды залоснившийся от времени бумажник, перетянутый резинкой, аккуратно спрятал в него телеграмму, адресованную Иванне. Свою же поднес к пылающей свече и поджег. Он напряженно следил, как горит телеграмма, как свертывается, чернея, в его тонких пальцах, превращаясь в быстро седеющий пепел. Опытным, сноровистым движением он растер пепел в порошок на том самом подносе, где подсчитывал выручку дьячок, и кликнул:
— Богдане!
— Недобрые вести, пане богослов? — спросил участливо дьячок.
— К вечерне не буду, Богдане,— сказал Герета, думая о другом.— Предупреди отца Теодозия. И, быть может, завтра к тихой заутрене тоже не поспею. Срочные дела.
Капитан Журженко, шагая утром следующего дня по знакомой улице Дзержинского, не знал, конечно, что накануне в бюро пропусков областного управления Наркомата государственной безопасности УССР вошел никому не известный человек. Стараясь не обращать на себя внимания вахтеров, он опустил в большой дубовый ящик для заявлений конверт.
Письмо сразу же дошло до начальника управления, старшего майора государственной безопасности Самсоненко. Тот, в свою очередь, передал его начальнику одного из отделов Садаклию.
Садаклий, уроженец старинного местечка Скала Подольская, расположенного поблизости бывшей государственной границы Польши с Советским Союзом, не один год занимался подпольной работой. На сопредельной, тогда еще польской, стороне он выполнял многие важные
задания, предупреждающие действия врагов против Советского государства.
После освобождения Львова Садаклий стал работать в аппарате областного управления Народного Комиссариата государственной безопасности, и опыт бывалого подпольщика-революционера, хорошо знающего местные условия, помог ему распутать не одну сложную комбинацию.
Порученное ему сегодня дело выглядело довольно странным. Раздумывая над письмом, он почувствовал в нем какую-то фальшь.
На листке, вырванном из школьной тетради, изготовленной на львовской фабрике «Светоч», каллиграфическим почерком по-украински было выведено: