Форпост. Тетралогия
Шрифт:
'Да ну его к чёрту! Не пойду я печь топить!'
Маляренко сунул голову под подушку, подтянул коленки к тощему животу, и закрыл глаза.
Сон не шёл. В голове постоянно крутилась эта 'видеозапись'. Старик, монастырь, пробойник. Всё, как и было на самом деле. Кроме одного. Иван не терял прибор, а, когда пришло время, просто шарахнул круглым камешком по светящемуся 'капсюлю'. Что было дальше, Иван не помнил.
Вообще.
Только правая рука запомнила странное ощущение, будто бы в ней, внутри, кто-то сыграл
Нет, не так.
ХОЛОДНО!
Если бы не разваливающиеся от старости НАТОвские ботинки и поношенный камуфляж — он бы не выжил. Когда Иван продрал глаза и навёл резкость, то обнаружил себя сидящим в здоровенном сугробе, по уши в снегу. Посреди засыпанных снегом елей.
Солнце светило между стволами деревьев, окрашивая их в красноватый цвет, и играло миллионами искорок на кристалликах снега. Маляренко минуту тупо пялился на эту немыслимую картину, а потом, с трудом поднявшись на ноги, издал нечеловеческий крик.
Тело проснулось. Мозги включились. Иван пришёл в себя, но, как назло, одновременно с этим заработали чувства.
Сначала Ивану показалось, что его сунули в чан с кипятком, затем он понял, что его колют тысячи ледяных иголок, а потом нервные окончания на коже решили, что с них хватит и отключились.
Спасло его чудо. На сумасшедший крик Вани отозвалась собака. Затем ещё одна. А потом забрехал сразу пяток Бобиков. Маляренко лёг животом на сухой и пушистый сугроб и 'поплыл' на собачий лай.
А потом Иван замёрз.
Деревенька со странным названием Кашалоты до появления в ней Вани, насчитывала ровно четыре жителя. Соответственно, Маляренко стал пятым и, одновременно, самым молодым её обитателем. В двух оставшихся домишках, по самые крыши заваленных снегом, доживали свой век бывший егерь Петрович и три одинокие старушки. Ещё в деревеньке было четыре собаки, корова, коза и, судя по куриной лапше, регулярно появлявшейся на столе у Ивана, некоторое количество курей.
Тот ледяной заплыв по сугробам к жилью, Маляренко не осилил. Он не добрался до домика егеря всего тридцать метров, повиснув мороженым кулем на изгороди, где его дед и увидел. Петрович затащил замёрзшего бедолагу в холодные сени и живо собрал бабок, которые мужчину и растёрли снежком. Всё это Иван помнил очень смутно. В него влили теплого питья, уложили в кровать и он заснул.
— Петрович, вот ответь мне, — Ваня облизал ложку и положил её на стол, — я у тебя уже три недели живу, а ты даже не спросил, кто я и откуда.
Дед с шумом втянул в беззубый рот бульон с разваренным пшеном и совсем недобро зыркнул из-под кустистых бровей.
— Ешь. Потом поговорим.
Маляренко уважительно повёл подбородком. Несмотря на свои восемьдесят,
'Зубр. На таких-то вся эта страна и держится…'
Ваня посмотрел на сиротливо висящую под потолком лампочку. Электричество в деревеньку, которой официально уже давным-давно не было на картах, отрезали ещё десять лет назад.
'… держалось…'
Маляренко как-то раз, случайно, услышал как о нём судачили старушки, готовя на дедовой печи ужин. Все версии у бабулек сводились к одному — беглый. Далее шли варианты: зек, военный или раб с подпольных лесозаготовок.
Ваня повертел в руках ложку, снова её отложил и, посмотрев прямо в глаза Петровичу, задал давно мучивший его вопрос.
— Дед, а год сейчас какой?
Старикан тоже отложил ложку и посмотрел на своего квартиранта. Но не как раньше, недовольно, а с неподдельным интересом.
— А ты не знаешь?
Ваня пожал плечами.
— Нет.
В Кашалотах кроме электричества отсутствовали радиоприёмники и телевизоры. А кипа газет, которую пускали на растопку, была такой древней на вид, что верить 'Советской культуре', что сейчас на дворе семьдесят восьмой год, не было никакой возможности.
Дед прищурился, уставился в потолок, явно что-то прикидывая, а затем выдал.
— Третье февраля две тыщщи седьмого.
Петрович снова завладел ложкой и продолжил невозмутимо хлебать варево, не обращая ни малейшего внимания на остолбеневшего Ваню.
'К-к-какого года?! Седьмого?! Это что же получается… я сейчас дома… там… есть?'
— Деда, — голос, почему-то осип, — деда, а ты не путаешь, а? Может десятый или двенадцатый, там, а?
Петрович метал в рот ложку за ложкой и вопрос Ивана проигнорировал. Маляренко нащупал в кармане огрызок оставшийся от пробойника, отдышался, собрал в кучку мысли и решил.
'Три дополнительных года лишними не будут! Уффф!'
— В общем так, Петрович. Никакой я не беглый зек. И не раб. И не заплутавший в тайге браконьер. Я даже не бомж. Просто я оказался здесь и всё. Так уж вышло.
Пробойник сам собой оказался в ладони.
— Да. И ещё у меня тут дело одно есть.
Старый егерь покивал с понимающим видом.
— Дело, оно, конечно…
Закончивший завтрак старикан кряхтя поднялся и ушёл в свою спальню, бормоча себе под нос.
— Дело, оно, да…
Маляренко проводил Петровича взглядом и уставился в окно. В мутное волнистое стекло было видно, как из-за тёмной стены елей, стоявшей сразу за огородом деда, выползает ярко-алый блин солнца. Отчего заиндевелые постройки вспыхивали мириадами огоньков. Ваня поскрёб ногтями стекло — тонкая корочка льда раскрошилась, наведя резкость на картинку за окном. Судя по звенящему от чистоты воздуху и безоблачному голубому небу, мороз на улице стоял лютый.