Форсаж
Шрифт:
– Для меня? – спросила Джулия. – Или для тебя?
– Конечно, для тебя, моя радость.
Джулия отпила воды.
– Я уже смирилась, папа.
После того как они сделали заказ, он примирительно спросил:
– А что, если просто кого-нибудь усыновить?
– Может быть. Я не знаю. Мы достаточно вымотались. Кроме того, мне нужно вывести из организма все те лекарства, которыми меня накачали. По крайней мере, Брайану больше не придется делать мне уколы в задницу. – Она игриво улыбнулась, как бы намекая, что смешную сторону можно найти в чем угодно, если постараться. – Всякий раз, когда он всаживает в меня иглу, я говорю, чтоб высосал немножко жира.
– Ну что ты, моя дорогая, перестань, ты выглядишь прекрасно.
– Я чувствую себя
– А подумай, что я должен чувствовать.
Она помахала куском хлеба, зажатым в руке.
– Ох, папочка, в тебе столько энергии, тебе сносу нет. А вот о ком я беспокоюсь, так это о маме.
Это его удивило.
– Почему?
– Она боится всего на свете.
– Она хочет переехать в поселок для пенсионеров.
Но Джулия, как обычно, смотрела в корень.
– Она хочет этого для тебя. Она хочет гулять с тобой по лесу, я думаю, что это хорошая…
– Ты там была? – прервал ее он.
– Мы ездили на прошлой неделе, – призналась она, наблюдая за его реакцией. – Доехали на машине примерно за полтора часа. Там сохранилось много старых деревьев.
– Матери понравилось? – спросил он. Джулия нахмурилась из-за недогадливости.
– Она просто влюблена в это место. Она прихватила с собой все документы.
– Документы?
– Договор о покупке и все остальное.
Ему она ничего об этом не сказала.
– Я скучаю по Бену, – вдруг сказала Джулия. – Вся эта суета с ребенком не была бы такой ужасной, если бы я могла с ним поговорить.
На это он ничего не смог сказать, совсем ничего. Джулия коснулась его руки.
– Прости, папочка, мне не следовало этого касаться.
– Ничего, – сказал он неуверенно. – Это ничего.
– Я пойду пописаю и проверю мой автоответчик. – Она вытащила из сумочки телефон. – Одновременно.
Он наблюдал, как его дочь идет по ресторану. Женщина, жена, возможно, будущая мать, но уже больше не сестра. Он любил ее до боли, и тем больше, чем яснее осознавал свою потерю, потерю сына, его Бена, его мальчика, его чудесного мальчика Бена. Вот он спит в своей коляске и пускает пузыри, жадно сосет распухшие от молока груди Элли, или стоит в детской кроватке, как часовой на посту, с подгузником, наполненным дерьмом, пятьдесят девять фунтов энтузиазма в шестилетнем возрасте, с подбитым качелями глазом в семь лет, сидит в ванной и теребит свой член, словно пытается запустить мотор газонокосилки, прикуривает от кухонной плиты в десять, помогает Чарли красить ванну в двенадцать, скверно играет на тромбоне многие годы, демонстрирует Чарли, как он может сделать семьсот отжиманий, пробегает одну милю за четыре минуты двадцать восемь секунд долговязым шестнадцатилеткой, следующим летом уже работает на лесоповале в Монтане, слегка повредив себе голень бензопилой, арестован за драку в баре там же – тогда он написал им замечательное письмо, объясняющее обстоятельства его ареста, своего рода аргумент против политики Рональда Рейгана, – а затем поступил в Браун, признавшись потом Чарли, что провел большую часть первого семестра занимаясь сексом с обольстительной дочерью мексиканского дипломата и читая поэзию майя в переводах. И вот его Бен, его единственный мальчик, его плоть и кровь, его мечта, просыпается однажды с темными синяками на ногах, а кожа его так опухла, что почти трескается, под глазами пунцовые мешки. Он едва мог дышать. У него что-то с кровью, сказал один врач; лейкемия, сказал второй; медицина здесь бессильна, сказал последний, и, увы, это было правдой. И несмотря на прежний запас жизненных сил, Бен долго не продержался; его выбросило из этого мира и перенесло в какое-то другое место, каким бы оно ни было, и все это случилось пятнадцать лет назад, а кажется, это было вчера, и ни один из них, ни Элли, ни Джулия, ни Чарли, уже не были прежними.
Войдя в здание, он кивнул охраннику и пошел в сторону лифтов. «Текнетрикс» располагался на трех этажах здания на Парк-авеню. Каждый этаж был арендован на следующие четыре года за триста тысяч долларов в год. Двести служащих, занимающихся продажами и учетом, а
Когда он вошел, Карен подняла глаза.
– Билл Макгеллен звонил.
Чарли взглянул на часы.
– Биржа только что закрылась.
– Да.
– Как же скверно все может обстоять, если биржа уже закрыта?
– Полагаю, он сам тебе об этом расскажет.
– Хорошо. Посылка из Китая прибыла?
– Еще нет.
– Большая ваза для моей жены.
Карен вежливо улыбнулась, но глаза ее говорили: «Позвони Макгеллену». Что он и сделает. Но вначале он набрал номер прямого телефона Марвина Ноффа, одного из советников по инвестициям, выпускавшего ежедневные сводки. Он усилил позиции «Текнетрикс» на рынке несколько месяцев назад, чему отчасти способствовало объявление о том, что в Шанхае строится новый завод. Чарли прослушал болтовню автоответчика, а затем набрал комбинацию биржевых символов своей компании. Тек-нет-рикс, прозвучал компьютерный голос. В соответствии – с нашей моделью – технологического роста – мы понизили статус «Текнетрикс» до неопределенной – позиции. Это изменение статуса произошло – последовало сегодняшнее число и время, три минуты после закрытия биржи. Адепты Ноффа, а их тысячи и тысячи, этих леммингов, из которых состояла биржа, с фанатичной истовостью проверяли его веб-сайт и автоответчик ежедневно. И теперь значительная их часть начнет распродавать акции компании Чарли. Макгеллен, эксперт по Нью-йоркской бирже, который курировал «Текнетрикс», выгадывал кое-какой доход на каждой покупке, и он был не из тех, кто легко поддается панике. Обычно у него было достаточно заказов на покупку, чтобы компенсировать волну заказов на продажу. Но не сейчас.
– Мистер Равич, добрый день, сэр, – сказал Макгеллен. – У меня тут около четырехсот заказов на продажу к утреннему открытию биржи.
– Насколько крупных?
– В основном мелкие, крупных всего несколько. Но если их сложить, то получается больше, чем у меня есть.
– Предоставь мне данные.
– У меня свежие заказы на продажу трехсот тысяч акций по цене на сегодняшнее закрытие – от тридцати четырех вплоть до двадцати семи. Что же касается крупных заказов на покупку, то у меня есть один старый – девять тысяч акций по двадцать шесть.
Чарли вздохнул. Компанию часто критиковали за то, что она выставляла недостаточно акций для продажи на свободном рынке, всего шестнадцать миллионов, что вело к незначительному объему купленных и проданных акций и вызывало чрезмерную уязвимость ее биржевых позиций.
– Какие у тебя предчувствия? – спросил он.
– Как только завтра в игру вступят крупные игроки, следует ожидать серьезной утери наших позиций, может быть, даже на двадцать пунктов. Рынок ведет себя очень неуверенно. Наши акции наверняка получат пинка.
– Какая цена будет на момент открытия биржи?
– Трудно сказать. Возможно, понизится на четыре пункта.
Чарли выглянул в окно и увидел, как, поднятый воздушным потоком, мимо пролетел клочок бумаги. Его акции двигались в обратном направлении. «Текнетрикс» придется отстаивать свою цену, – вещь малоприятная, – скупая свои акции на открытых торгах. До тех пор, пока у компании есть одобренный Советом директоров план по скупке акций, доведенный до всеобщего сведения, это будет законно. Он позвонил брокеру компании и велел ему отстаивать цену двадцать девять долларов за акцию.