Форт Далангез
Шрифт:
Наконец, когда все дезинформирующие противника документы были составлены, пряча их в ящик рабочего стола, я наткнулся на заветный портсигар, взял его в руки. Филигранная поверхность серебряной коробки была так приятна на ощупь, так сладко пах хороший английский табак, что я тут же вспомнил о драгоценных кабошонах, зреющих на нашем дворе. Терзаемый нетерпением, я едва не закурил уже на галерее. Однако офицерская выдержка — великое дело. С портсигаром в руках я спустился во двор и остановился, услышав доносившиеся оттуда голоса. Один — знакомый, Павла Лебедева. Другой — чужой, незнакомый, отвечавший Лебедеву коверкая
Не люблю шпионство, не люблю подслушивать, однако, считая пристрастие к курению пагубным и не желая подавать дурной пример младшим чинам, обычно не ношу с собой портсигар. Так, таскаю время от времени по одной папироске из ящика стола, предаюсь тайной страсти под прикрытием виноградной лозы и втайне от Александры Николаевны. Жена хоть и скрывает свою иронию, но в душе, я уверен, посмеивается над моей лицемерной стыдливостью. Однажды позволила себе даже высказаться. "Тебе нравится стыдиться, оттого и куришь", — так сказала она. В самом деле, каков я человек? Стыжусь вредной привычки, но всё равно, где бы ни оказался, постоянно предаюсь ей. Мне уж стоило бы либо перестать вовсе курить, либо перестать стыдиться. Но я курю, уверенный в том, что от курения хоть какая-нибудь да может быть польза. Курение и сделало меня шпионом поневоле.
Я вытащил уж из кармана спички, да так и замер с незажжённой в руках — слишком уж заинтриговал меня нечаянно услышанный диалог.
— А хотел бы ты, положим, Аллилуйя Галя, стать разведчиком?
— Э-э-э?.. Кем меня сделает мой господин?
— Экий ты непомерный… Разведчиком, говорю!
— Я не Али. Галлиула — моё имя, мой господин.
— А я — Павел. Так крестили. А мамка кликала Пашкой либо Паней. Паня, Пашка, Павел — у русских одно и то же. Так и у вас, башкир, Аллилуйя, вернее Галилуйя — ах, чёрт вас нехристей разберёт — одно и то же.
— Я — татарин, не башкир. Меня зовут Галлиула и я некрещёный. По-вашему — нехристь, нерусь и как-то ещё, забыл, но если мой господин напомнит, то и я вспомню… Что мой господин желает ещё знать? — проговорил несгибаемый Галлиула.
— Слушай, Аллилуйя, ты не обижайся. Я же по-хорошему к тебе. И перестань называть меня своим "господином". Я из крестьян, а реального училища не закончил, потому что забрили. По чину я старшина, но в строевых частях не служил. При штабе всю войну, потому что грамотный. И не бери ты на душу "нехристя" и прочие мои откровенные выражения. Это я не от брезгливости, а так, по привычке.
Тут Лебедев принялся рассказывать Галлиуле хорошо известную мне историю собственной жизни, центром которой являлось сожжение усадьбы помещика-благодетеля, который задолго до этого занимательного события и определил Пашку Лебедева, внука своего крепостного дядьки, в реальное училище. Многое в этой истории оказалось попусту, потому что реального училища Лебедев действительно не закончил, а усадьба благодетеля сгорела в 1908 году на самом излёте русской революции.
— Мне в армии лучше, — заключил свой рассказ Лебедев. — Родители невесть где в ссылке за Уралом. Жены не было и нет. Возвращаться не к чему.
— Православному христианину в армии хорошо, — подтвердил Галлиула. —
— Ты Родине служишь, как же пусто? — отвечал Лебедев.
— Так утешаюсь, что служу, но хочется ближе к Аллаху, в мечеть.
— Мусульманин молится трижды на дню, обратившись лицом на восток. И ты так молись, — поучал всезнающий реалист-недоучка.
— Всё так, мой господин. Аллах всемогущ. Ему молюсь. Но хочется в мечеть и с муллой Салимгараем или другим душевно мудрым человеком поговорить…
Я подслушивал ещё некоторое время, пытаясь при этом вообразить внешний вид несгибаемого и набожного Галлиулы. Неловкость разрешил Пашка, со всей присущей ему деликатностью обнаружив меня среди виноградных лоз как раз в тот момент, когда тоска Галлиулы по духовному окормлению сделалась для него невыносимой.
— Здравия желаю, ваше высокоблагородие! — рявкнул Лебедев.
Несгибаемый мусульманин тут же возник у его правого плеча, прямой, как штык, с вытаращенными зеленоватыми глазами, девичьим румянцем на гладких щеках, низенький и кривоногий, по виду, действительно, совсем башкир.
— Рядовой Джелакаев? Наслышан о тебе, — проговорил я.
Ответом мне стали опущенные долу глаза и невнятное бормотание. Джелакаев сообщил мне, дескать, является рядовым второй роты Бакинского пехотного полка (командир — полковник Пирумов), однако в данное время прикомандирован к штабу армии для исполнения различных поручений. Поручения эти считает большой честью для себя и расценивает, как повышение по службе. Далее следовали всякие "ваше-высокопревосходительство" — эти слова Джелакаев не мог произнести не запнувшись трижды — и "рад стараться". Более ничего не смог я разобрать. Лебедев, без церемоний ухватив "Аллилуйю" за шиворот, выставил его, зардевшегося от смущения, наперед себя. Я оглядел солдата с пристрастием. Одежда по уставу. Всё аккуратно, как полагается, но всё равно вид какой-то бабий, полупорожний мешок с крупой, да и только.
— Очень кстати наша встреча, — продолжал я. — У штаба на тебя, Джелакаев, есть некоторые виды.
В ответ снова бормотание: "Рад служить Царю и Отчеству" и что-то ещё многословно-невнятное.
— Ты понимаешь, с кем говоришь? — на всякий случай спросил я.
И в ответ: "ваше высокоблагородие", "господин генерал от инфантерии" и конечно же "мой господин".
— Я — твой командующий — готов доверить тебе ответственное поручение. Не справишься, не выполнишь, предашь или сгинешь без толку раньше времени — вся зимняя кампания окажется под угрозой. Уразумел?
Несгибаемый Галлиула склонился в поклоне, продолжая избегать меня взглядом.
— Я вижу в тебе человека несгибаемого, твёрдых принципов, искренне верующего. Именно таким и должен быть настоящий солдат, — продолжал я, соорудив на собственном лице самое торжественное из своих выражений. — Потому и поручаю тебе столь ответственное задание. Ответственность будешь нести лично передо мной.
Галлиула снова поклонился, устремив пустой, ничего не выражающий взгляд в землю.
— Наперёд тебе обещаю: во вверенных мне войсках будет мулла, чтобы ты и твои единоверцы могли отправлять свои обряды.