Форточка с видом на одиночество (сборник)
Шрифт:
– В Москву.
– Оставьте ваш номер. Я позвоню из Москвы, – предложил я ангелу.
– Лучше вы оставьте свой – мы вам сами позвоним, – строго сказала певица.
Я продиктовал номер телефона.
Я почувствовал, что теряю ее, как хирург теряет больного. Слишком поздно пациент попал на операционный стол. Слишком много крови потерял.
– Разве я похож на телефонного террориста? Я позвоню один раз. Только «почтальон звонит дважды», – для красивости добавил я.
– Мы вам сами позвоним, – снова встряла певица.
– Позвоните, – обратился я к ангелу, – я вам книжку свою подарю.
– Вы
– Да.
– А может, еще и поэт? – вероятно, она решила, что я шучу.
– Нет. – Я не стал им рассказывать о том, что писать стихи и заниматься онанизмом я начал в пубертатный период практически одновременно, когда их еще и на свете не было. А потом бросил и то и другое. Но жизнь такая штука: нет-нет, да и сорвешься.
А ангел так ничего и не сказал. Она только улыбалась и блестела глазами.
В этот вечер мы с Аликом объявили траур. Полотенца на нашем балкончике были приспущены и траурно колыхались на ветру. Мы пили темный ром «Капитан Морган», закусывали его круассанами и скорбели.
– С чем у тебя круассан? – спросил Алик.
– Without anything, – не задумываясь, ответил я.
Через три дня и нам надо было улетать. Они пролетели незаметно, как три бутылки рома «Капитан Морган».
В последний день, выходя из лифта на завтрак, мы встретили двух потрясающих блондинок.
Блондинки смотрели на нас с нескрываемым вожделением.
До отъезда в аэропорт Лорнаки оставалось несколько часов.
Алика ждали в Ростове жена и сын. Меня в Москве – женщины, которых я не люблю и мучаю.
Там, на Кипре, сидя на нашем гостиничном балкончике, мне как-то вскользь подумалось, будто это очень хорошее место для творческого отпуска. И чем больше я удалялся от Кипра во времени, тем чаще вспоминал этот балкончик, белый пластиковый стол со стульями, море за перилами, воздух, наполненный какой-то счастливой беспечностью, праздностью, запахом эвкалиптов и йодистых соединений. Мне все больше казалось, что это просто идеальное место для написания романа. Сесть вот так на балкончике и сочинять. Ничто не отвлекает, никакие телефонные звонки, я уже не говорю о работе и всяком таком.
Я могу трудиться, когда все отдыхают. Меня это не расхолаживает. Работал же я в Сочи, в газете «Черноморская здравница» и ничего. Был даже награжден вымпелом «Золотое перо». Из всего редакционного коллектива, кроме меня, еще только у двух журналистов висели на стенках в кабинетах такие вымпелки. Нас так и называли: «три пера». Ну, одним словом: «трипера». Завистники.
Конечно, на Кипре я бы уже непременно что-нибудь написал. Это место и этот балкончик, кажется, созданы для творчества, для писательства. Даже Максим Горький это понял, несмотря на пролетарское происхождение. На Кипре или на Капри – не велика разница.
А что путного можно написать, сидя в столице?
Я решил пожарить омлет. Включил Стиви Уандера. Достал из холодильника яйца, молоко, головку репчатого лука, болгарский перец, мясистый розовый помидор, кажется, он называется «бычье сердце», бутылку подсолнечного масла. Вымыл овощи. Сначала я построгал на дощечке лук и сразу бросил его на сковородку, уже в горячее
Взглянул на часы. Было два ночи. Я открыл окно и вдохнул воздух. После дождя он был влажным, свежим и каким-то осязаемым. Казалось, его можно пить. Я глотал прямо из окна, как из горлышка. И не мог надышаться. Никогда еще воздух не доставлял мне такого удовольствия. Обычный московский воздух. Только после дождя. Звезды подмигивали мне с неба. И на какой-то миг я испытал счастье. В свои сорок лет я вдруг понял, что уже взрослый. Я курю в квартире. В собственной квартире. Могу не спать ночью, слушать своего любимого Стиви Уандера. И вообще делать, что захочу. Жарить омлет, например. А могу, скажем, позвонить и вызвать проститутку. Я этого, правда, никогда не делал, но все равно… Стало как-то очень приятно от того, что я такой самостоятельный и совсем уже взрослый. Удивительно, но то, что меня так сильно угнетало многие годы – одиночество, вдруг в один прекрасный момент обернулось несказанным наслаждением.
Радость одиночества омрачается только тем, что ее невозможно ни с кем разделить.
Я решил, что надо почаще ставить Стиви Уандера. А роман я напишу. Никуда он не денется… Напишу я этот роман. Даже если придется сидеть в этом городе безвылазно. Я переложил омлет в тарелку, открыл «Chianti», но не стал сразу пить, потому что даже вино должно ПОДЫШАТЬ.
Какие славные порой бывают ночи.
Вот, помню, однажды ночью сидел я в баре. Бывает, знаете, одна какая-нибудь мало что значащая фраза или слово увязнет в мозгу и крутится там, как заевшая грампластинка. Сидишь, пьешь ром, никого не трогаешь, а на кончике языка вертится настойчивым рефреном, к примеру, странное, непонятно откуда взявшееся польское имя Кшиштов.
Это, как чужой сон, попавший к тебе в постель по ошибке, как неправильно набранный номер телефона.
Носишься со своими проблемами и рефлексиями, как Дуня с трудоднями. Складывается – не складывается. Пишется – не пишется…
Под творческий кризис хорошо идет омлет с овощами и «Chianti», селедочка с водочкой, ром с лимончиком, сгодится и «Бехеровка»…
Тут ко мне подошла красивая, изящная девушка огромного роста. И хотя я сидел на высоченной табуретке у барной стойки, девушка смотрела на меня сверху вниз.
– Скучаете? – спросила она и, не дав ответить, сказала: – Не угостите меня виски с содовой?
Я заказал ей виски с содовой и себе порцию рома.
Я смотрел на ее ноги, облаченные в рваные джинсы, но их гипотенуза превышала поле моего периферийного зрения, и взгляд все время соскальзывал.
Ее ноги напомнили мне газопровод Уренгой – Помары – Ужгород.
Бармен принес нам выпивку. Девушка взяла свой стакан.
– Как говорит моя бабушка, – сказала она, – что куплено, то нажито.