Фосфор
Шрифт:
— Усек, — отвечает тот и смотрит на окровавленный комок бумаги.
— Положи-ка ты себе на затылок мокрый платок, — говорю я и, не оборачиваясь, протягиваю руку, и Шон бросает мне то, что требуется. Я забиваю маленький, плотный косячок. Сейчас гашиш хорошо пойдет, размышляю я. В сочетании с ним кокаин приобретает особый, поэтический оттенок.
— У меня еще и травка есть, — сообщает Шон. — Для приятных мыслей.
Шон, человечище, это ведь общение будущего: такая смесь из разговоров и мыслей, передаваемая на телепатическом уровне. И тогда уж никто толком знать не будет, что люди говорят, а что думают, ведь разница перестанет существовать. И никаких больше тайн. Мысли превратятся в музыку.
— Знаешь, а ведь самое смешное в том, что благодаря телевидению у нас одинаковые
— Гм-м.
Далеко зашло. Может, сказать ему, что иногда он замечает, о чем я думаю, и что, возможно, причиной тому воспоминания об одних и тех же фильмах. И опять же по фильмам мы избираем свой жизненный путь. Да, это уже чересчур. Куда важнее слушать одинаковую музыку. Создавать расслабленную субстанцию головного мозга. Сейчас определенно важнее.
Итак, перерыв. Я встаю и делаю зарядку. Микро сидит у стены и чавкает. Вскоре он вновь обретет дар речи. Такой во всяком случае у него вид. Шон лишь притоптывает своими кроссовками, глядя сквозь телевизор. У Шона все в кроссовках. Телик без звука. Каким симпатичным становится все на экране, если саундтреком запускаешь собственную музыку. Безобидным. Для того и существует телевидение, размышляю я, без звука. И почему мне все так поздно приходит в голову?
Когда-то была у меня идея: снимать людей во время разговоров и показывать потом без звука. Наложив какой-нибудь саундтрек. Экран во всю стену, а на нем сплошь головы и люди, которые говорят и говорят, и все это озвучивает старый добрый Грув. Целый дом с головами, которые говорят. Национальная галерея, витрины от пола до потолка. Все масштабно, приятель. Никаких отклонений от курса. Прямо и только прямо, и все обязательно в пять рядов. Трава расти больше не будет. На газоне дружбы, думаю я, курить траву, футбол на газоне дружбы, стоп. О чем речь-то? Не терять контроля над собой. Нужно двигаться. Оставаться сексуальным. Говорящие головы. Скоро придет Фанни.
Микро выходит, а я подтягиваюсь на турнике, который Огурец закрепил у себя в дверном проеме. Для зарядки! Потом возвращается Микро — без штанов, в руке бутерброд с мармеладом. Я вижу Микровы причиндалы, впервые. Такая здоровая, расслабленная штука, торчащая из маленького покрасневшего гнезда. Микро садится обратно на свое место, а Шон только дергает бровями, и я спрашиваю:
— Порядок, Микро, но куда подевались твои штаны?
Гляжу я на огромный член Микро и думаю, долго я так не просижу. И сразу начинаю размышлять, чего это у него такой здоровенный член, и влияет ли сонное состояние на эрекцию, и на меня накатывает легкая паника. Ведь и Шон может вытащить свой инструмент, и черт его знает, что тогда будет. Я уже весь на нервах.
Я запаниковал бы, даже если бы перед нами разделась и легла у телевизора какая-нибудь девушка, выставляя напоказ свою промежность.
— Сейчас Фанни придет, Микро, может, тебе лучше опять что-нибудь надеть? Уж извини, может, ты еще не заметил, но на тебе больше нет штанов.
Шон подмигивает и снова вытряхивает что-то на тарелку, и из динамиков старого магнитофона вырывается жирный бас. Уже лучше, думаю я. Еще секунду назад звучал дурацкий синтезатор восьмидесятых годов. От него вся паника. Паника при мысли о групповом сексе и девчачьих тенях для глаз, переодетых в вампиров девушках. По-настоящему я этого не боюсь, но электропопмешанина тех времен всегда звучит как подавленное половое созревание, да еще в виде ремиксов. Шон прикладывается и передает тарелку остальным, а я иду за какими-нибудь шмотками для Микро и кидаю их ему.
Потом машу рукой перед лицами Шона и Микро:
— Алло, есть тут кто-нибудь?
Шон и Микро хохочут, таращатся на меня. На носу у обоих налипли крупинки белого порошка.
— Не сходите с ума, — говорю я.
Устал. Надо еще нюхнуть и ткнуться лицом в подушку. Я смотрю в потолок, а эта дрянь продолжает пощипывать нос. Звучит песня в исполнении Пэм Грайер. Я узнаю голос. Раз и навсегда, так часто я слушал «Лонг тайм вуман», — это круче чего бы то ни было. И впервые я понимаю, почему у Микро нет потребности разговаривать. Ясно ведь как божий день. Конечно, ему не нужно говорить, ведь играет его музыка. Домашняя музыка.
33. Юность мира. Буйство. Топтание на месте
Микро микширует свои пленки на грани идиотизма. Некоторые места еще как-то выносишь, и все ждешь, что они начнут действовать тебе на нервы, как эти дурацкие композиции — ретро Рейнхольда Крайдлера. Потом наступает приятное облегчение, когда снова начинает литься что-то плавное, успокаивающее. Собственно говоря, не так уж это и плохо. Не впадаешь в полную эйфорию. Когда пленка заканчивается, вспоминаешь ее с теплотой, хотя бы из-за той свободы, которую ощущал, слушая приятные мелодии после тяжелых. Но я не знаю, специально ли он это делает, так ли оно задумано. Если, конечно, это микширование вообще можно назвать «мышлением». Не важно. Когда я слушаю эти пленки, то знаю, почему он мне нравится.
— Хорошая пленка, Микро, — говорю я, и Микро бормочет что-то про «Роландс», с которыми можно делать совершенно невероятные вещи. Типично мальчишеская болтовня, которой парни обычно сгоняют девчонок с самых удобных мест. Меня вдруг охватывает беспокойство. Я думаю: «Микро, приятель, надеюсь, ты не станешь одним из таких специалистов, у которого в голове сплошной тарарам».
Но Микро смеется, улыбается себе под нос, возможно, потому что думает о технических мелочах со своего рода любовью. Надеюсь, ты не станешь одним из ущербных (думаю я), которые вечно считают, что знают все лучше всех, а ведь на самом деле просто разбираются немножечко лучше, но для них мир не существует. Чокнутые специалисты, одним словом. Я встречал в своей жизни кучу типов, которые и правда кое в чем секут, до мельчайшей мелочи что-то знают, но говорят и говорят, и стоит тебе только кивнуть, будут крутить свою шарманку до бесконечности. Целый банк данных. И ничего-то ты по-настоящему не поймешь. Как в кино вьетнамские солдаты не говорят ни о чем, кроме Вьетнама. Но нельзя же этого сказать вслух, — Микро сейчас счастлив.
Шон смотрит на стену позади меня. Тоже, видимо, счастлив. Эта дрянь, похоже, выжгла весь скопившийся в нас балласт. Пара минут скачки по холодному, застывшему пеклу. Белый свет. Кокаин ведь днями остается в голове. Но счастливый миг озарения продолжается всего четверть часа. Дурацкий наркотик. Что за кайф, если турбина так быстро отключается?
Вот он, кайф, о котором я говорю. Кайф от большой скорости. Я чувствую себя модемом, который все разгоняется и разгоняется. Как оно там поется? «Ночи в белом атласе, тра-та-та-та-та-та… не имеют конца» [8] . Я прислушиваюсь к звукам улицы. Размеренно гудят автомобили, как дорогие швейные машинки. А потом вдруг ор. Хлопают двери микроавтобусов — «фольксваген» перед музыкальным кафе. Не нужно даже смотреть, я и так знаю, что там происходит.
8
Имеется в виду песня «Nights in white Satin».
Кто-то однажды нарисовал аэрозолем на рольставнях музыкального кафе огромного Майка Тайсона. Еще до того, как он откусил ухо Холифилду. Художник намалевал тогда Майку Тайсону кучу ножевых ран. В музыкальном кафе одни и те же завсегдатаи. Возможно, что даже все места, где всегда встречаются люди, автоматически называют музыкальными кафе.
Перед музыкальным кафе стоят две патрульные машины, и парни, которые целый день только и делали, что курили косяки, теперь как примерные мальчики объясняются с тупыми полицейскими. Возможно, это даже пограничный патруль. Один пошел внутрь сделать музыку потише. Остальным приходится выслушивать про права парней в кожаных куртках, мол, у всех есть право на музыку, мол, полицию вызывают только потому, что они похожи на иностранцев, а они на самом деле немцы, пожалуйста, вот паспорта, и командир наряда из отдела охраны общественного покоя даже на них не смотрит, гм, да, да, и размышляет вместо этого, стоит ли сегодня вечерком взять напрокат японскую порнушку про больницу, или лучше что-нибудь с беременными негритянками.