Фосфор

Лагер Свен

Звонок.

— А вот и дамская штучка, — говорю я.

Они не слышат.

— Дамская штучка, — повторяю я себе под нос и нажимаю пальцем на кнопку. На домофоне нарисован устарелый ключ. Только представьте себе: на современном домофоне. Ничего получше придумать не могли. Дряхлые символы на пластиковых трубках. Внизу я слышу звук открывающейся двери. Космическое оружие, з-з-з-з. Истерический язычок вмонтирован в дверь, и соприкасается с током всякий раз, как нажимаешь на кнопку. Сейчас вот он дрожит, — язычок под током.

Шон все болтает, при этом глядя на стену. За всех.

— С вами такого еще не случалось? Такое приятное чувство при виде спортивных парней, поливающих свои шеи водой. Когда, стоя под душем, они закидывают голову назад и осторожненько так растираются. Ну прям кино.

Американское, конечно. Нет, пойду-ка я в клуб гребцов. Где-то ведь должны быть парни, которые брызгают водой себе в лицо и расчесывают волосы, и трут свои спортивные тела. Каждый придурок трет себя под мышками и сует себе под нос шариковый дезодорант. Настоящие девчонки ведь падают парням на грудь или нюхают их шеи, или, может, вы думаете, что они сразу им в штаны нос суют? Ты слышал, Микро? Тебе девчонки нравятся? Эй, Микро, ты меня слышишь? Настоящие девчонки проверяют тебя по запаху. Вот здесь, у горла. Должно пахнуть свежим бельем или еще чем. Ну, да хрен с ними, все равно девчонки дуры. Так хотите знать, почему я гомик, ну, или во всяком случае, такой приятненький начинающий педрила, которому нужно быть осторожней, чтобы лицо не покраснело, как у профессиональных педерастов, но пока вполне приятный, обязанный через это пройти и всем сознаться, надо же когда-нибудь попробовать, эдакая симуляция признания, но это от того, что на улиток я больше смотреть не могу, понимаете? Глаза б мои не видели баб, шлюшек, мокрощелок, тортики садомазохисток, и уж тем более нимфоманок — эти хуже некуда. И никаких нимф, женщин-вампиров, приборов, вибраторов, толстух и худышек. Все. Все, с меня хватит, видеть их не могу. Такие дела, не могу их больше голыми видеть, и все тут. Это физиология, физиологическое отвращение, и теперь на очереди парни. Они нейтральны. Жаль, ничего другого нет, только два пола. Невезуха, а? Ведь невезуха же? С кем и чем можно было бы сношаться! Но нет, есть только мужчина или женщина, встречаются еще и гермафродиты, что, кстати, уже было бы не так уж плохо. Ну и ладно, все это полная чушь. Есть только пихалка и куда пихать, верно? Это ведь совершенно ничтожная форма жизни, мужики, и мир ею полон — пихающими и теми, в кого запихивают. Да разве можно так дальше жить? Эй, Микро, что скажешь? Немножко амебного секса. Это ведь и тебе по душе придется. Еще один такой экземпляр, как ты, и вы сможете слиться в экстазе. Эй, приятель, серьезно, я же с тобой разговариваю, скажи мне хоть что-нибудь. Мужик, всем нужен секс, и никаких границ не существует, верно? Микроманн, возможно, все, что ты себе представляешь. Частоты секса, глазной секс. Телесекс.

Микро продолжает смотреть телевизор, а я стою в коридоре. Никто не идет. Я прислушиваюсь. Все тихо. Фанни. Так идет она или нет? Я стою в дверях комнаты Огурца и жду.

— Эй, в чем дело? Тебе в сортир приспичило? Ну так иди. Я говорю о чем-то большом, важном для тебя, для всех, тут речь вот о чем: что тебе делать, если твой меч больше не действует, ясно? И что будет дальше с человечеством без меча. Мужик, что ты там делаешь, я ведь с тобой говорю?!

— Ага, говори дальше, — отвечаю я, — я тебя слушаю. Шагов я по-прежнему не слышу. А Шон продолжает:

— Смотрели «Сатирикон» Феллини или как там? Про Древний Рим? Это вам не какой-нибудь фильм про тоги и сандалии, клевая вещь. Там о двух парнях, которые имеют между собой определенные отношения, но и за девчонками бегают, да, там все вперемешку, приятельский секс и приключения, понимаете? Все просто. Так вот, в какой-то момент одного из них гонят по лабиринту, и его преследует огромный тип в бычьей маске с дубинкой. А когда он все-таки оттуда выбирается, то видит кучу народа, и все смеются, и в награду ему дают поиметь такую жирную матрону, а все хотят смотреть на то, как он это будет делать. Но он больше не может. Мой меч сломался, говорит он, и все сильно злятся и забрасывают его камнями. Да, ну так о чем я, парни? О том, что рано или поздно кутерьма с залезанием на кого-то закончится. Нужно что-нибудь другое. Так вот, у меня на очереди теперь мужики, а женский пол пускай поторчит в зале ожидания, теоретически, потому что все не так просто, мозги-то уже продвинутые, только тело пока молчит, и кроме того, нет пока ничего, что сделало бы меня мягким или твердым.

Конечно, я ведь только присматриваюсь и представляю себе, как девчонки умудряются считать парней сексуальными, а это действительно трудно, правда трудно, нужно башку перестроить. Как мне себя переключить, а?

Звонок. Опять звонок.

— Да, слушаю, — говорю я в белый пластмассовый динамик.

— Это Фанни, — говорит она.

З-з-з-з, говорит дверь. И чего это она раззвонилась? Вот теперь я слышу шаги. А что раньше-то было? Хорошо бы иметь камеру, чтобы видеть, кто там звонит и не заходит. А главное, что люди делают, пока не дойдут до нужной квартиры: например, ковыряют в носу или бессвязно бормочут, или трижды стучат по дереву. Что сейчас делает Фанни? Наверное, просто поднимается по лестнице. Сомневаюсь, что она еще раз причесывается или нюхает у себя под мышкой.

Собственно говоря, жалко, потому что я как раз и люблю человека еще сильней за то, что знаю о нем нечто странное. Например, когда ему кажется, что его никто не видит, он плюет в почтовые ящики, или одержимо старается вставать на последнюю ступеньку каждого лестничного пролета именно с левой ноги, и потому, поднимаясь, странно пританцовывает.

Красивый звук — приглушенные, медленные шаги доносятся все четче и яснее. И что кто-то поднимается, а не стоит уже под дверью. Тут совсем другое. Впрочем, и это тоже чушь, ведь на пороге уже кто-то стоит, когда раздается звонок и ты открываешь дверь, не зная, кто за ней. Прислушиваться к шагам, возможно, даже гадать, чьи они. А вот стерео гораздо лучше: звук доносится аж до лестницы, и слова Шона, который говорит:

— Как по-вашему, почему мой меч сломался, а? В «Сатириконе» парень занимается этим с нимфоманкой, которая лежит связанная в тележке, а потом его пугает мужик в бычьей маске и всему конец. А я… я хотел с улиткой, ну, я думаю, это была улитка, ведь было темно, и она оставляла за собой такой жирный, влажный след, так вот, она раздевается, и мне полагается на нее запрыгнуть, стоит передо мной голая, словно заказ сделали, но не забрали, — а я смотрю на ее щель и не могу.

Фанни заходит. Я делаю шаг вперед, и она меня обнимает и прижимается губами к моему рту. Губы у нее влажные, утомленные, и еще трепещущими от подъема по лестнице легкими она вбирает в себя мой воздух.

— И что я делаю? — не унимается Шон. Он ничего вокруг себя не видит. — Это было так антисексуально, смехотворно, и наверное, все-таки надо сначала немного сблизиться, спросить, не хочет ли она чего-нибудь выпить, чтобы немного расслабиться, ведь в такие-то минуты мало кто хочет пить. Но нет, она стоит передо мной, я смотрю на ее буфера. Большие такие, светлые пятна вокруг сосков. Вымя такое, что вокруг него бы несколько крестьянских дворов построить, верно? А не такая сыпь вокруг сосков, похожая на аллергенные пятна.

Фанни пахнет свежестью. При такой-то жаре! Или на улице уже похолодало? Она пахнет тропинками на полях в вечернюю пору, берегом реки и свежим сеном. Велосипедным рулем. И я вдыхаю ее в себя. Запах дня, прожитого ребенком. Кожа и металл. За запах, за один только запах я мог влюбиться в эту девушку. От настоящего запаха становишься счастливым. Дело не только в ее собственном запахе. Нет, дело в том, что она приносит прекрасные запахи с собой, в том, что они к ней прилипают. Она отпускает мою голову, и кровь снова приливает к нашим губам.

— Кто это? — спрашивает она.

— А? Ах, это? Шон. Он тут уже давно рассуждает.

— Знаете, она походила на каракатицу: вымена, как выпученные глаза, и щель между ног, как рыбья глотка с щупальцами. Знаю, ребята, вас доканывает, что, когда встречаешься с девчонками, всякий раз приходится думать о жирных старых каракатицах. Но это правда — харя каракатицына в середине, башка наверху приляпана будто инородное тело. И вот пялится она на меня разобижено, я просто сваливаю, а она не понимает, — ну что я должен был ей сказать? До сих пор, наверное, хнычет, она же только трахаться и хотела. Да, а еще у нее возле кровати стояла целая ваза с презервативами, это же весь кайф ломает, как, например, рулон туалетной бумаги на тумбочке или засохшая роза в бутылке из-под игристого, мужики, тут уж не утешишься ничем, дохлый номер, любая мысль о нормальном сексе на корню пропадает. Вжик, и все.