Фосфор

Лагер Свен

— Тсс! — подношу я палец ко рту и вытаскиваю его из комнаты в кухню. Дверь закрыли. Приходится маленько поржать.

— Не, а у него душа тонкая, — говорю я, — наверняка он утром поудивляется, что это с ним такое приключилось.

От Шона поступает предложение избить кого-нибудь мешком с апельсинами или, скажем, телефонной книгой, и уж тогда тебе точно никто и ничего инкриминировать не сможет. Ну и мысли же у него в голове!

— Еще по одной? — спрашивает Шон и извлекает из кармана штанов пластиковый кулек. Мы садимся за стол.

— Это еще что такое? — Я наблюдаю за тем, как он пытается,

надавливая, вскрыть пакетик.

— Эх, я чуть не забыл. Мужик, такая гадость. Подарил мне один тип на Потсдамскер. Он эту дрянь весь день изо рта не вынимает. Такой, понимаешь, сальный ливанец извращенец. Спрашиваешь его, почем товар, и он вытаскивает изо рта такой вот изжеванный пакет и дает тебе часть содержимого. Быстро-быстро, а затем как псих оглядывается по сторонам, не видел ли его кто. Как в кино. Мимо него ведь постоянно люди ходят, так к чему этот бред?

— У него герпес был?

— В каком смысле?

— Просто так.

— Брось, чувак, нет, не было у него никакого герпеса. — Шон наклоняется над скомканным пакетиком. — Я даже не знаю, что там внутри. Может, что-то новенькое.

Он высыпает две дорожки на кухонную доску и пододвигает ее мне. Я не хочу, и тогда он вынюхивает обе, а затем морщит нос.

— Вот черт, да что же это? Чистящий порошок? Жжется-то как! Обдолбаешься, с ума сойти! Надо запить!

41. Плазма. Нано

Шон допивает стоящее на столе вино, запрокинув голову еще секунду держит стакан у рта. Мы прислушиваемся к музыке, заполнившей комнату, каждый сантиметр между нами, над нами… Я гляжу в окно. Все, что я вижу, наполнено музыкой, повсюду музыка. Только предметы, за которыми я наблюдаю, об этом не знают.

Я смотрю на темную улицу. Каждую ночь смотрю я на темную улицу, и всякий раз вижу автомойку напротив. Сейчас оттуда доносится музыка. Как и положено автомойке. Но я знаю, что музыки там нет, ведь сколько ночей подряд я проходил мимо нее. Там только гудение и серый, призрачный свет, пробивающийся сквозь толстые стекла окон, а рядом въезд в гараж, уводящий вниз, в темноту.

И каждый раз меня изумляет эта абсолютная темнота. Полное отсутствие света. Спуск в никуда, черная дыра в планете. И каждый раз я гляжу еще и на слабоосвещенную бетонную стену, уходящую в бездну вместе с этим въездом, потому что в ней проступает отпечаток досок, между которыми заливали бетон.

Что-то всегда заставляет меня остановиться именно там, я смотрю на этот отпечаток и на то, как он исчезает в ужасной тьме. И думаю о давно сгинувшем лесе, часть которого оставила свой отпечаток на грязном бетоне, и о том, как бетон вместе с этим лесом исчезает в глубине, в пустоте. А автомойка все гудит и испускает слабое свечение.

Леса я отсюда не вижу. Зато у меня есть музыка. Но чернота такая же черная, как и всегда, только она поменьше. Букашка. Да, наверное, это букашка, размышляю я. Лесобетонная букашка, автомоечно-гаражная букашка, которая каждый раз пялится на меня, когда я гляжу в ночь. Смерть — это черная букашка.

Не смотри на меня, смерть! Я бессмертен! Я вспоминаю о парне из «Мишеней», я хочу быть таким же, как он. Но как часто я глядел из окна на эту безутешную дыру в земле и как часто стоял перед ней, а за моей спиной пустовала улица, над которой

время от времени раздавалось шипение демона!

Я всегда хотел иметь камеру или диктофон, на которые можно было бы записать все, что крутится у меня в голове, когда я смотрю на эту беспощадную смерть. Может, мне страшно? По-настоящему страшно. Такой маленький ручной приборчик с черной резиновой поверхностью. С удовольствием взглянул бы, что у меня там, в голове, когда я бездумно гляжу в темноту. А еще я бы с удовольствием послушал звуки в моей голове и звуки в головах других людей. Поменялся бы записями. На, послушай! Посмотрел бы, что творится в голове у Микро. Или у Фанни.

Записывал бы сны, мысли, было бы круто. Play. Мысли, которые роятся и движутся как ДНК, бурлящая плазма и свечение воспоминаний. Хорошо бы взять в видеопрокате такую кассетку. И еще шипение, и музыку, которая, впрочем, и без того всегда в голове. Появились бы хорошие музыкальные видео. Дальше, дальше, дальше хочу, развивайся же мир! Нельзя же быть таким дурацким черным пятном. Конец черной технике. Мыслефон из зеленой, желеобразной плазмы, заключенный в стеклянную оболочку, как те пирожные, как они там называются? Кондиторолы, или что-то вроде того. Можно поставить его на стол, и он будет светиться в темноте.

А работать будет на самых последних достижениях, разумеется, на лучшей нанотехнологии — органической. Подключиться, и думать только о том, что ты ищешь. Play. Я бы посмотрел на мысли Фанни и послушал ее звуки и, разумеется, звуки Микро в тот момент, когда он микширует новую запись. А взамен им запишу парочку хороших снов. Вот так. И возможно, еще подсмотрю что-нибудь у сестры или у Шона, но только потом, когда мне по-настоящему станет скучно.

— Нет, Шон, — говорю я и хлопаю его по плечу, — в твой мозг я загляну позднее! Или покатаюсь на лыжах по всему снегу, который там, внутри скопился, а потом, вечерком, разожгу костерок, чтобы твой сексцентр снова заработал.

Шон лишь на мгновение перестает качать головой в такт музыке.

— А я в твои мозги насру так, что ты ходить не сможешь.

Может, и неплохо, что он не может проникнуть в мой мозг. «Старая история, — думаю я. — Каждый за себя». И снова сажусь за стол рядом с ним.

— Знаешь, что сегодня было круче всего? — внезапно снова заводится он. — Стою я себе на перекрестке, и один придурок стреляет в меня из своего духового ружья. Сначала я слышу пару щелчков по вывеске рядом со мной, и я жду, потому что мне нужно перейти на другую сторону улицы, и вдруг что-то впивается мне в задницу, я удивляюсь, а рядом опять раздаются щелчки, я поворачиваюсь и вижу на балконе типа с ружьем. И думаю, вот блин, быть такого не может! Что этот псих делает там, наверху, и в ту же секунду он видит, что я его заметил, собирает себе преспокойно свое ружье и уходит. Ну, я не сдрейфил, поднялся наверх в эту новостройку и ищу дверь. Хотел гада по стене размазать. Вот нацистская рожа — стреляет в меня среди бела дня. А там сплошь металлические двери, и каждая с глазком. Все одинаковые. Знай я, где он живет, заставил бы его дуло этой штуки сосать. Твою мать, откуда мне знать, за какой дверью скрывается эта мразь? Видать, он каждый день так развлекается, и ни одна собака его не найдет. Вот гад, верно?