Фотограф
Шрифт:
– Что он сказал?
– командир обратился на сей раз ко мне.
– Признали они нас. "Советико", "Камрады" говорили и "Водка". Я четко слышал.
– Ага, и я слышал. А ещё пару раз что-то, похожее на "Трахать" или "Траву хавать". А?
– Это у них значит - работа - "Трабаха" . Работайте, дескать. Не бойтесь.
– Откуда знаешь?
– Разучивал как-то с кубинцами русские пословицы. Они у нас на бригаде стажировались. Ну, там : "Работа не волк..." , "Без труда и рыбку.... из пруда..." и все такое. Они выучили и я запомнил.
Командир от воодушевления помотал над головой кулаком и прокричал "НО ПАССАРАН!", однако на эсминце его услышать уже не могли. И Слава Богу.
–
– Те их послали прикрыть прибытие лодки, а они из кожи вон не лезут. Хорошие ребята.
Мы все дружно согласились, что испанцы ребята хорошие, моряки отличные, а их "Жорик" - прекрасный корабль.
– Ну, - сказал Поляныч, - курс на Гибралтар! И - ошибся.
* * *
Механик объявил, что машина устала и требуется три дня для профилактики. Еще пара часов ходу и машину уже никто восстановить не сможет. Нечего будет восстанавливать. Поляныч знал давно, что требуется сделать ТО, но было не до того. Всегда мягкий и тактичный механик, заняв жесткую позицию, сильно удивил командира и он предпочел застопорить ход и отдать якорь.
Надо сказать, что в обычных обстоятельствах командир выбрал бы более удобное место для якорной стоянки. Здесь же и течение было неприятное, и ветер продувной, и, что самое противное, - ужасное дно, устланное кусками огромных плит, как говорят - обломками строений древней Атлантиды.
За эти три дня я рассортировал все пленки, сделал на них наклейки с легендами и точными данными хронометров, совмещенных с фоторужьями. Хотел даже заняться проявкой, но вспомнил последнее слово мичмана перед операцией и решил не торопиться. Фотограф уже немного оклемался и требовал встречи со мной для обсуждения результатов съемки. Консилиум же, не приходя в трезвое состояние, решил, что ему необходим полный покой ещё на пару суток, что и было достигнуто очередной инъекцией, в чем Леня знал толк, как никто.
В качестве тяглового устройства для выбирания якорной цепи на гидрографе был установлен брашпиль - горизонтально расположенная катушка с электроприводом. Когда-то, очень давно в этот комплект входил и автоматический выключатель, препятствующий излишнему натяжению цепи. Он щелкал всегда не вовремя и очень мешал работе боцманской команды. Кто-то его утащил и жалеть об этом не стали. Сегодня, как и всегда, пожилой мичман - старшина боцманов Василий Степаныч опытным взглядом взвешивал натяг цепи и руководил работой брашпиля, вытягивавшего цепь при съемке с якоря. Трудно теперь объяснить случившееся, но факт остается фактом, - цепь лопнула. Корма гидрографа при этом чуть задралась и с плюханьем шлепнулась о воду. Вторым чудом было то, что никого при этом не убило. Мичман бросился в сторону клюза, свесился за борт и застыл, пронзая взглядом толщу воды. Возможно, что он видел дно и наш якорь, зацепившийся за монолитный постамент. Понимая какое горе испытывает боцман, командир, сдержав собственный гнев, подошел к нему и, тихонько похлопав по плечу, произнес:
– Брось, Вася. Не жди. Не всплывет.
Мичман горько всхлипнул, но продолжал находиться в оцепенении до тех пор, пока его под руки не препроводили в лазарет. Поляныч дал указание отпоить его валерьянкой, но к вечеру от боцмана сильно несло спиртом и он активно озвучивал версию о мстительных духах Атлантиды, которые, слава Богу, удовлетворились железякой в полтонны в качестве отступного, и только-то.
* * *
Еще до прохода Гибралтарского пролива стало известно, что наш эсминец, нас не дождавшийся, был отправлен в зону Суэца для обеспечения чего-то очень ответственного, но не подлежащего разглашению. Нам же с Леней было предложено оставаться пока на месте, перемещаясь вместе с гидрографическим судном в сторону
– Ага, - сказал я себе, - а там, небось, - зима. А я без шинели, не говоря уже о Леониде. Ладно, на корабле не пропадем, Поляныч выручит. Это точно.
Вот уже несколько дней боцманская команда и несколько талантов, к ней примкнувших, ваяли деревянный якорь. По судну были собраны всевозможные древесные материалы, ставшие элементами муляжа. К концу творческой экспансии на баке было выставлено два одинаковых черно-битумных изделия. Только очень внимательный и въедливый наблюдатель был способен отличить деревяшку от железяки с расстояния в несколько метров. Необходимость этой работы диктовалась двумя важными причинами. Во-первых, утрата якоря для любого корабля - дело позорное и пакостное, ибо может стать поводом для издевок и острот недоброжелателей. Говорят, что для одного из командиров такой казус стал неодолимой преградой для карьерного роста. Про него говорили: "А! Это тот, что якорь в море посеял". Можно было сказать о нем много хорошего, но помнилось только это. Во-вторых, требования международных регламентов по проходу Черноморских проливов не допускали отсутствия существенных элементов якорного оборудования на кораблях. Пойманный же на нарушении правил, - платил штрафы, сравнимые по величине с мечтой любого нормального человека о полном финансовом блаженстве. Муляж достойный восхищения был аккуратно и прочно размещен в клюзе и служил предметом тихой гордости боцмана.
Уже через неделю после операции мы с фотографом проявили почти все пленки и сделали пробные отпечатки. Лодка вышла превосходно. Все детали и оборудование четко просматривались на снимках. Были видны лица членов экипажа на рубке и надписи на кепках. Теперь уже я опухал от гордости. Однако, меня настораживало поведение фотографа. Если до операции он придавал нашей работе огромное значение и считал её чуть ли не важнейшим делом своей жизни, то, лишившись аппендикса, утратил и интерес к фотографии. Теперь главным в его беседах были не ракурс, диафрагма и экспозиция, а чувство единства природы и сознания, почерпнутое им в постоперационном периоде под действием наркоза. Он утверждал, что видел свет, которого нет в этом темном мире. Я попытался осмеять его измышления, но натолкнулся только на скорбь в его всепрощающем взоре. Извиняю тебя, неразумного - говорили его глаза.
Допрос, который я учинил Лене и Вениамину успеха не принес. Оба, ссылаясь на усталость и алкогольно - абстинентный синдром, утверждали, что не помнят количество и комбинации болеутоляющих и снотворных средств введенных пациенту. Дорога в верхний ярус осталась неизвестной.
– Пить надо меньше, - сказал я медикам, - такое открытие профукали. Хотя, может мы к нему и не готовы. Без Атлантиды здесь явно не обошлось.
Оба согласились, но долго ещё расспрашивали фотографа о его видениях, пытаясь привести в систему собственные заблуждения.
* * *
Командир подгадал прибытие на внешний рейд Главной Базы к вечеру, когда боновые заграждения уже закрылись. Боцман на баркасе с запасом спирта и консервов был отправлен к морскому причалу судостроительного завода. К утру у нас оба якоря оказались металлическими, а деревянный муляж исчез в бездонных боцманских закромах. Вдруг ещё пригодится. В Севастополь утром мы вошли победителями.
После этого похода я очень увлекся фотографией и достиг неплохих результатов. Думается, что помогло общение с профессионалом высокого класса. Фотограф же оставил службу и, говорят, удалился от мирских забот, приняв сан духовный. Кто-то встречался с ним, якобы, в местах близких. Иные видели его землях отдаленных. Все, однако, уверяли, что эта встреча доставила им радость. Мне, наверно, - тоже.