Фотосессия в жанре ню
Шрифт:
– Ах, Олюшка! Если бы все педагоги относились к своей работе так же, как ты, в стране не было бы проблем с трудными детьми, – похвалила дочку мама.
– Хотя все равно остались бы проблемы с трудными кошками, – съязвил Костик, пытаясь проскользнуть мимо мамы и сестры к наружной двери.
– Стой! Куда? – окликнула его бдительная Оля.
– В кино, на утренний сеанс! Можно?
– Можно, – разрешила Оля. – Только номер школы мне набери, пожалуйста.
Левой рукой она сняла телефонную трубку, а правой помахала в воздухе, бессловесно
Телефон школьной учительской, где Ольга Павловна проводила огорчительно много времени, в семье Романчиковых все знали наизусть. Костик торопливо набрал нужный номер, сунул сестре в руку трубку и тут же удрал. Любящая мама Галина Викторовна, успокоенная штатным развитием ситуации, удалилась в гостиную, бормоча на ходу: «Все школа да школа, работа да работа, никакой личной жизни у бедной девочки, просто беда!»
Благополучно спровадив любопытную родительницу, бедная девочка уже хотела было положить трубку на рычаг, но тут на другом конце провода неожиданно аллекнули. Хотя вообще-то во время каникул в учительской никого не должно было быть!
– Доброе утро, а кто это? – удивилась Оля.
– А вы хто? – опасливо спросил немолодой женский голос.
– Я Ольга Павловна Романчикова, учитель русского языка и ли…
– Романчикова?! – Немолодой женский голос сорвался на задорный визг. – Романчикова, вы не учитель! Вы просто… просто… проститутка вы какая-то!
– Что?!
Оля на секунду опешила, а потом поняла, что торопыга Костик, очевидно, перепутал цифры.
– Простите, кажется, я ошиблась номером, – извинилась она.
– Да что ж вы все ошибаетесь-то? – сердито фыркнули в трубке. – И он ошибся, и она ошиблась!
– Кто – он?
– А то вы не знаете! Мужик ваш, полюбовник, охальник, ишь, гад, какие слова говорит, да куда звонит еще – в школу! Совести у вас нет, Романчикова, вы еще при детках начните шашни свои крутить, твари бесстыжие!
Высоко подняв брови, Оля выслушала этот гневный монолог, моргнула, сглотнула и положила трубку.
Щеки у нее горели. В голове загудело, как в самоваре. Не помешало бы уточнить у визг-ливой собеседницы детали, но в целом картина была ясна.
«Картина Репкина», – шизоидно буркнул внутренний голос.
Не сумев устранить Ольгу Павловну физически, маньяк убивал ее морально.
Подумать только, он позвонил со своими гадостями в школу!
Это было ужасно, и Оля расплакалась.
С минуту она сидела на тумбе трюмо, смахивая слезы ватно-марлевой варежкой и размеренно шмыгая носом. Потом дверь гостиной слабо завибрировала, и цветное стекло в ней померкло: на витраж особо крупной аппликацией налегла Галина Викторовна.
– Сказать ей или не сказать? – услышала Оля мамин шепот.
– Сказать, – прошептал в ответ папа. – Или не сказать. Я даже не знаю!
– Я
Дверь открылась, и в проеме показались супруги Романчиковы, сросшиеся щеками, как сиамские близнецы.
– Олюшка, это насчет Дашеньки, – жалостливо сказала Галина Викторовна. – Похороны сегодня, в два часа.
– Ой, елки! – горестно воскликнула Оля.
А может быть, она воскликнула «Ой, Елка!» – мама с папой не расслышали точно.
Зато разревелась их дочка шумно, в голос.
Такую Ольгу Павловну никогда не видели в пятом «Б». Такая Ольга Павловна разжалобила бы даже непробиваемого Витьку Овчинникова!
Спустя секунду мама обняла вздрагивающие Олины плечи, спустя минуту папа щедро напоил дочь валерианкой, через четверть часа Оля уснула, укрытая бабушкиной шерстяной шалью, в своей комнате.
К двум часам она не проснулась, а любящая мама не стала ее будить, и на похороны своей лучшей подруги Оля безобразно опоздала.
Принято считать, что кладбище – место тихое. Конечно, и там бывает аншлаг в Родительский день, когда все приличные люди навещают и приводят в порядок могилки близких, но это случается раз в году. Иноземная мода использовать погосты как парки для пеших прогулок и велосипедной езды в России пока не прижилась, так что в промежутке между более или менее пышными церемониями прощания отечественные кладбища – места несуетные.
Тем не менее в этот будний день по центральной аллее старого кладбища двигалась плотная группа людей, разительно отличавшаяся от типичной похоронной процессии отсутствием покойника.
Отметив это необычное обстоятельство, кладбищенский сторож Василий сказал своему коллеге Леониду:
– Глянь-ка, опять этот сумасшедший дедок явился. Прямо не терпится ему!
– Привыкает! – хрипло хохотнул Леонид.
Во главе колонны легким шагом с задорным подскоком двигался невысокий сухонький старичок в кашемировом пальто с каракулевым воротником. Точеное лицо потомственного интеллигента украшали очки в золотой оправе и клиновидная бородка.
Спутники и спутницы пожилого господина были намного моложе его годами и по большей части выше ростом, однако взирали на своего предводителя почтительно и восхищенно.
Профессор Канавкин с университетской кафедры этнографии и музееведения слыл большим ученым и таким же чудаком, а о его выездных занятиях на кладбище в университете ходили легенды. И хотя руководство вуза не одобряло эти, как называл их сам профессор, «пленэры», студенты записывались на них за полгода вперед.
Причем в профессорский эскорт набивались не только отличники, но и лодыри. Все знали, что пройти спецкурс Канавкина – все равно что окончить Оксфорд: на рынке труда выпускники профессора ценились много выше своих однокашников и находили работу не только в школах, музеях, научных библиотеках и задыхавшихся от недостатка финансирования НИИ.