Фраер вору не товарищ!
Шрифт:
— Ну, чё лезешь? — с трудом выдавил он. — Видишь, двери закрыты. Это значит, что тебя тут не ждут.
— Скажи, братан, я могу посидеть в вашем заведении? — вежливо спросил Андрей и хотел боком протиснуться в дверь.
Парень задержал его локтем, окинул взглядом с головы до ног и подозрительно покосился на вещмешок.
— Завтра приходи, любезный. Сейчас мест нет. Ни одного свободного стула не осталось, — он хотел закрыть дверь. Но Андрей уже влез в дверной проем, и парень понял, что придется применить силу, хотя этого ему и не хотелось. Благодушное разморенное водкой настроение
— Мне сейчас нужно, — Андрей достал из кармана пачку купюр. — У меня деньги есть. Так что я платежеспособный. Держи, друг.
Он протянул швейцару злополучный полтинник. Парень тупо смотрел на Андрея, на его деньги и медленно соображал, что ему делать с этим настырным малым, который не понимает простого и доходчивого русского языка.
— Здесь у всех деньги есть, — наконец промычал он. — Сюда без денег не ходят. Я же тебе сказал, стулья кончились. Принесешь свой, тогда пущу.
Андрей решил пробиваться внутрь, чего бы это ему ни стоило, даже ценою жизни. Если не попадет сейчас в ресторан, то и жизнь не мила.
— Ну, одна табуретка найдется, — полез напролом он. — Жрать охота, пойми. Весь день мотаюсь по городу, крошки хлеба во рту не было.
Швейцару его напор не понравился. Во всяком случае, приветливая улыбка на лице не сияла, да и выпученные от злости глаза тоже нельзя было принять за знак одобрения. Недолго думая, он схватил Андрея за грудки, и, приблизив к нему свою красную рожу, дыхнул в лицо прокуренным перегаром.
— Слышь, любезный, тут тебе не забегаловка! — прохрипел он. — Тут солидные люди развлекаются! Иди по-хорошему, а? Не нарывайся… Я ведь могу и заехать!
Андрей с трудом оторвал его потные руки от своего пиджака, поправил воротник, исподлобья глядя на непробиваемую стену в виде перевешивающегося через ремень брюха.
— Я тоже могу заехать… любезный, — тихо проговорил он и, как следует размахнувшись, со всей силы заехал швейцару в челюсть. Просто вывел его этот парень из себя. Да и последние события не располагали к дружелюбию. Парень не устоял на ногах и спиной влетел в дверь, зацепив во время полета какую-то вешалку и грохнув головой зеркало в фойе. Звон разбитого стекла символизировал Андрею удар гонга и окончание первого раунда, завершившимся глубоким нокаутом противника. Он сплюнул и быстро пошел прочь, не дожидаясь начала второго.
В ресторане все на секунду притихли и повернули головы в сторону входа, привлеченные звоном разбитого стекла и появившимся в дверях разъяренным швейцаром. По его щеке текла обильная кровь, из глаз — скупые слезы обиды.
— Увижу, убью! — ревел он, добавляя к своему обещанию несколько крепких выражений, непригодных для печати, но имеющих большое хождение в народе.
Ресторанная публика покивала головами и продолжила прерванное веселье. Девочки на сцене пошли уже по пятому кругу, продолжая лихо разоблачаться под усталые выкрики разгоряченных мужчин. Крики стали заметно слабее и реже — видно, даже в этом виде спорта однообразие надоедает.
Люська пила наравне со всеми, пытаясь не отстать от Толика, поэтому окосела окончательно. Она в открытую целовалась с ним под нескрываемым уничтожающим взглядом Махрова. Хоть он сам
— Наливай, Толик, — говорила она заплетающимся языком. — Еще по одной и тогда посмотрим, кто усидит на стуле, а кто будет лежать там внизу.
— О'кей, Люська, — соглашался Толик. — Можешь считать, что я проиграл. У меня нет желания видеть тебя под столом. Лучше посиди у меня на коленях. Иди сюда, дорогая.
Люська плюхнулась к нему на коленки и стала обнимать за шею. Они громко чокнулись и выпили по рюмке. К ним присоединился Витек, который планомерно уничтожал остатки закусок.
— Люська, хватит пить! — недовольно рявкнул Махров. — Ты и так уже нажралась, как свинья. Не хватало еще, чтоб ты это подтвердила, упав под стол.
— Ты ничего не понимаешь, Юрик, — она еле ворочала языком. — Лучше быть свиньей, чем безмозглой овцой, которую погоняют и бьют. Понял?
Она это крикнула довольно громко и привлекла внимание посетителей за соседними столиками. Все заинтересовано смотрели в их сторону. Кажется, этот спектакль становился интересней, чем тот, с голыми девочками. Махров недовольно оглянулся, прошипел сквозь зубы:
— Что ты орешь на весь зал? Хочешь, чтоб тебя вывели? Не надо привлекать к себе внимания — ты не на сцене.
Люська соскочила с коленей Толика и встала в проходе, широко расставив ноги и раскачиваясь, как подсолнух.
— Ты прав, Юрик, не на сцене. Вот я туда сейчас и полезу. Только сначала разденусь. Надоело показывать балахоны Владика, пора показать свою естественную плоть. Пускай восхищаются не тряпками, а мною лично!
Она стала с трудом стягивать кофточку, зацепившись за неё головой.
— Давай, давай, Люсь, — подбодрил её Толик и начал снимать пиджак. — Я за тобой. Устроим стриптиз дуэтом. Сейчас покажем этим чувырлам, как раздеваться надо!
— Спятили, что ли? — раздраженно рявкнул Махров, все ещё надеясь, что её угроза была пьяной блажью. Не настолько Люська очумела, чтобы раздеваться вот тут под носом у сидящих рядом мужиков. Но он недооценил её решимость. Она просто хотела сделать что-то ему назло, и подчинилась первому порыву, не задумываясь о последствиях.
Наконец ей удалось стянуть кофточку, из-под которой выплеснулись наружу упругие груди. Толик потерял дар речи и тупо смотрел на нее. Мужики за соседними столиками зааплодировали, женщины возмущенно отвернулись, считая себя выше подобных выходок. Люська расстегнула юбку и хотела уже снять и её, но Махров решил прекратить этот спектакль.
— Ты что, совсем сдурела? — он схватил кофточку, кое-как напялил ей на голову, просунул руки и натянул на грудь. Люська сопротивлялась и мешала ему.
— Чем я лучше них! — кричала она на весь зал. — Я тоже за деньги раздеваюсь. Ты сам мне платишь!
— Да пускай разденется, Сергеич, чего ты, — благодушно хмыкнул Витек, представив в своем скудном воображении голую Люську среди столиков.
Махров сдавил ей плечо. Она сморщилась от боли, но даже не вскрикнула.
— Я плачу тебе не за то, чтобы ты раздевалась, где попало, — прошипел он. — А за то, чтобы раздевалась только для меня.