Франц Кафка. Узник абсолюта
Шрифт:
«Дорогой мой Макс!
Я – совершенно бесполезная личность, но с этим ничего нельзя поделать. Вчера днем я послал тебе записку: «Умоляю тебя простить меня за то, что не смогу прийти к тебе сегодня вечером. У меня болит голова, ломит зубы, вдобавок у меня затупилась бритва, и я – неприглядный для наблюдения объект. Твой Ф.».
Сегодня вечером я прихожу, ложусь на диван и думаю о том, что извинился перед тобой. Вдруг вспоминаю, что в адресате указал Владиславскую улицу вместо Шаленской. (Адрес Оскара Поллака. Я жил на Шаленской. – Примеч. авт.)
Прошу тебя простить меня.
«Усиленной работой в конторе мы заслужили себе второй завтрак. Прости меня за то, что я не приду сегодня, мне надо было кое-что сделать в воскресенье, а я не сделал, поскольку воскресенье так коротко. Утром кто-то спит, кто-то
«Дорогой мой Макс!
Мы начали соревнование по ненадежности и непунктуальности. Конечно, я не надеюсь быть первым в этом соревновании, поскольку моя непунктуальность вызвана занятиями итальянским языком [12] , а у тебя – страстью к развлечениям. Но если ты готов зайти ко мне (я полагаю, в среду?), ты сможешь это сделать. Но возможно, ты так непунктуален, потому что легче отложить визит, чем избавиться от посетителя.
12
Кафка брал уроки итальянского языка перед поездкой в Италию.
«Мой Макс!
Я пошел по плохому пути, решив неделю ни с кем не разговаривать, хотя это и было необходимо. То, что ты не ответил на мое послание, свидетельствует, как ты бережно ко мне относишься.
«Мой дорогой Макс!
Это, конечно, неприятно, но моя прекрасная открытка – ведь это мой поцелуй, переданный тебе, – и на глазах у всего народа! Я полагаю, у тебя все гораздо лучше, чем мне кажется. Вчера я подумал, что в этом была лишь моя вина, но я посчитал, что это не имеет особого значения, потому что впереди у нас целая жизнь. Однако если дела таковы, какими ты их описал, и я уже убедился в том, что именно так все и есть, то все равно настанет лучшее время, и ты, в конце концов, будешь на коне. Кроме всего прочего, у меня сегодня такое хорошее настроение, будто я заново начал жить, и твои письма немало этому способствовали. Что за прекрасная дружба должна быть у нас, если она начинается таким образом! Ты не должен пугать меня этой датой, потому что все равно ты получишь работу до этого числа или после, но «Служанка» [13] выйдет в любом случае, а что еще ты можешь пожелать? Ночью, конечно, хочется гораздо большего. Но утром?»
13
Мой короткий рассказ «Служанка».
«Дорогой мой Макс!
Видимо, я не смогу прийти. Сейчас, утром, я думаю о том, что мне предстоит сегодня днем и вечером. Днем я должен пойти в контору, вечером мне нужно быть в магазине. У меня много дел, одна из помощниц больна, и отец неважно себя чувствует. Мне никак нельзя уйти из магазина раньше восьми, и, вероятно, я останусь там на ночь.
Прости меня, пожалуйста!»
«Мой дорогой Макс!
Видишь ли, все, кто мне нравится, злы со мной, за исключением одной, но и она меня не любит. История моего вчерашнего дня проста. Я был здесь до десяти часов и до часа дня был в баре. В полвосьмого, когда началась твоя музыка, мне показалось, я услышал бой часов. Мать и отец неважно себя чувствуют, дедушка болен, в столовой – полнейший беспорядок, и вся семья живет в моей комнате, будто цыганский табор. Сегодня днем я должен идти в магазин, и у меня не хватает смелости принести извинения Бауму. Не забывай меня.
«Дорогой Макс! Я точно помню об условленном. В субботу ночью, проходя мимо твоего дома, я сказал себе: «Я приду туда во вторник». Ты говоришь: «Приходи в среду». Я отвечаю: «Я устану, и я хочу повидать Пр.». – «Тогда приходи в четверг». – «Хорошо». Итак, я к тебе в четверг. В любом случае я в таком положении, что даже справедливые упреки с твоей стороны будут излишни».
«Дорогой мой Макс!
Ты доволен, что тебя нет дома – ты увиливаешь от тех маленьких добрых дел, которые мог бы для меня сделать. Я счастлив оттого, что смогу еще более настойчиво просить у тебя прощения и обратить мои извинения ко всему миру, если мне не удастся добраться до Баума до девяти вечера. У меня с ним возникли некоторые отношения. В понедельник, в пять часов, я приду тебя навестить. Если я отвлеку тебя от какой-либо работы, пожалуйста, откажи мне.
«Дорогой Макс!
Ты знаешь, что я занят работой, но, поскольку наступил Новый год, я могу передать часть своих забот другим. Я очень хотел бы увидеть
«Дорогой Макс!
Написано это письмо на улице, поскольку толчки, получаемые от прохожих, придают живость написанному.
Перед моими глазами – образ Паулы К. Вчера я видел ее несколько раз во всей красе. Сначала она немного постояла, потом, вся в белом, стала прогуливаться вдоль Гибернерской улицы вместе с молодым человеком, одетым в свободные брюки. Она оставила впечатление чего-то монументального: крепкие зубы, на правой щеке ямочка; лицо землистое, будто присыпанное золой, а отнюдь не пудрой. Несомненно, она выглядит так всегда. Я приду в четверг. Пожелай мне удачи в усердной работе.
Если кто-то попытается привести устные высказывания Кафки, чтобы дополнить приведенные цитаты, показывающие гений Кафки, пусть сделает это. Но я бы хотел привести еще один пример.
Франц как-то пришел меня повидать после полудня – я тогда жил с родителями, – и его приход разбудил моего отца. Вместо извинения он необычайно мягким, успокаивающим жестом поднял руку и на цыпочках прошел через комнату. «Пожалуйста, считайте, что я вам приснился», – сказал он.
Однажды он пошел в Берлинский аквариум с дамой, которая потом мне рассказала, как Франц внезапно заговорил с рыбой: «Теперь я могу мирно на тебя смотреть, я тебя больше не ем». Это было в то время, когда он был твердым вегетарианцем. Если вы никогда не слышали, как говорил Кафка, вам трудно вообразить, как легко у него это получалось. Его речь была лишена искусственности и сентиментальности – эти черты были вообще ему чужды. В своих записях я нашел размышления Кафки о вегетарианстве. Он сравнивал вегетарианцев с ранними христианами, повсюду подвергавшимися гонениям и осмеянию и часто преследуемыми. «В обоих случаях высшее и лучшее распространено среди простых людей». В других изречениях Франца, записанных мной при его жизни, говорится: «Теософия – не более чем суррогат литературы» (слово «литература» было употреблено во флоберовском смысле – реалистическая литература). «Страхование подобно религии первобытных народов, веривших, что можно спастись от напастей различными манипуляциями». «Карл Краус ставит еврейских писателей в ряд и держит их в строгой дисциплине. Единственное, о чем он забывает, что с ним могут сделать то же самое».
Франц как-то сказал мне, что его «любимая мечта» – это «сидеть в лодке и плыть по просторной реке». Говоря о своих головных болях, о страшном напряжении в висках, он как-то сказал: «Это такое ощущение, будто у меня там трескается стекло». Говоря о слегка покрытых снегом елях, когда мы гуляли зимой в Шелезене, он сказал: «У них не бывает таких длительных головных болей, как у меня». В ту пору его волосы густого черного цвета стали седеть на висках. Об одной своей пьесе он сказал: «Единственное, что не является дилетантским в этой пьесе, – это то, что я не читаю ее тебе» (из воспоминаний о Франце Кафке Оскара Баума, Витико, 1929, часть 3). В начале 1911 г. я сделал запись: «В субботу Кафка пошел гулять просто так, безо всякой цели. Он сказал: «Каждый день я мечтаю оторваться от земли». «Со мной все в порядке, кроме самого меня». Он не работал. Днем Франц спал или рассматривал книги по искусству и альбомы о Музее Крафта. В компании он был весел, полон юмора, произносил непревзойденные по остроумию реплики. Когда его спрашивали, что является причиной его печального настроения и почему он не пишет, он отвечал: «У меня сотни дурных ощущений – некоторые из них опасны; правильные мысли или не приходят, или они очень слабы». Когда я заявил, что у пишущего иногда за никчемными идеями могут скрываться лежащие под ними благородные мысли, он ответил: «Это относится к тебе, но не ко мне. У меня только ненужные мысли». Есть запись другого разговора, произошедшего 28 февраля 1920 г. Кафка сказал: «Наши нигилистические мысли могут проникнуть в сознание Бога». В подтверждение этого я стал цитировать гностиков относительно Демиурга, как недоброго творца мира, и учение о том, что мир является грехом Бога. «Нет, – ответил Кафка, – я полагаю, что мы не являемся таким уж грехом Бога, мы – лишь плод его плохого настроения. У него был неудачный день». – «Так можно надеяться на то, что лежит за пределами этого мира?» Он улыбнулся: «Надежды – для Бога, безнадежность – для нас».
Но Кафка обнаруживал мощную интуицию не только в обсуждении таких высоких материй, она была ему органично присуща. То, что нам кажется странным в его замечаниях, было для него совершенно естественным и неизбежным. Он не мог по-другому говорить и писать. Кафке были присущи поэтическая мечтательность и склонность к парадоксально-юмористическим выражениям. Как-то он сказал о человеке, работавшем с ним в одной конторе, наполовину серьезно, в знак признательности, наполовину насмешливо: «Он не думает о том, сколько времени длится его рабочий день, – и тут же задумчиво продолжил: – Но кто-то, возможно, мог бы его убедить, чтобы он следил за этим». Когда мы возвращались домой после ночных скитаний и уже наступило утро, послышались звуки пробуждавшегося города, Франц остановился, прислушался и сказал: «Сверчки метрополиса». Однажды, попросив меня кое-что для него сделать, он сказал: «Прости меня за это, поскольку я не могу простить себя». Одно из его последних высказываний тоже было парадоксальным. Когда лечивший его д-р Клопшток отказался дать ему морфий, он сказал ему: «Убейте меня, или вы будете убийцей».