Франц Кафка. Узник абсолюта
Шрифт:
Когда я прочитал письмо, меня обуял ужас. Я написал его матери и открыто сказал ей о том, что ее сын может покончить с собой. Конечно, я просил ее не говорить Францу о моем вмешательстве в это дело. Ответ, который я получил 7 октября 1912 г., был полон материнской любви. Он начинался словами: «Я только что получила ваше письмо, и оно привело меня в шок. Я, отдавшая кровь сердца для того, чтобы мой сын был счастлив, беспомощна и не могу ему помочь. Тем не менее я сделаю все, что в моих силах, чтобы увидеть его счастливым». Далее мать Франца стала излагать суть дела. Она писала, что отец Франца заболел, поэтому Францу приходится ходить на фабрику каждый день и тем временем подыскивать себе замену. «Я поговорю с Францем, не упоминая о вашем письме, и скажу, что ему не нужно приходить завтра на фабрику. Надеюсь, он послушается меня и успокоится. Умоляю вас, дорогой доктор, успокойте его, и благодарю вас за то, что вы так любите Франца».
Нужно разобраться с тем, как Кафка относился к творчеству и какое значение
«Писать – все равно что молиться». Это, пожалуй, самое откровенное место в дневнике. Франц оставил, к сожалению, в незавершенной форме записи беседы с антропософистом д-ром Рудольфом Штейнером. Ясно, что, когда Кафка работал, он экспериментировал, и его эксперименты были очень похожи на опыты, описанные д-ром Штейнером. Кафка сравнивает свое творчество с «новым оккультным учением», своего рода каббалой. Литературное творчество было «единственным желанием», его «единственной профессией», как писал он в одном из писем. 6 августа 1914 г. он писал в своем дневнике: «Мое желание изобразить мою наполненную фантазиями внутреннюю жизнь отодвинуло на задний план все остальное; другие интересы утратили свое значение. Ничто другое не может сделать меня счастливым. Но невозможно просчитать, насколько хватит у меня сил для этого. Может быть, силы окончательно иссякли, может быть, они вернутся ко мне, хотя жизненные обстоятельства этому не благоприятствуют. Так я и колеблюсь, взлетая беспрестанно на вершину горы, но не в силах там ни на мгновенье отдохнуть».
«У меня есть мандат», – говорит Кафка в другом отрывке, и под этим, наверное, подразумевается литературный мандат, религиозные вопросы здесь отступают на второй план. Что касается религиозного вопроса, то религия Кафки заключалась в преклонении перед полнокровной жизнью, наполненной хорошей работой, для которой было характерно равноправие и которая должна была протекать в справедливом национальном и человеческом сообществе.
«Быть одному – наказание» – эта сентенция в дневнике Кафки является для него лейтмотивом. Эта мысль выражена в рассказе «Певица Жозефина, или Мышиный народ». 6 января 1914 г., после прочтения «Опыта и воображения» Дильтея, он писал: «Любовь к человеку, уважение ко всем его проявлениям, спокойное наблюдение за жизнью». Строки из письма к Оскару Поллаку («Лучше почувствовать вкус жизни, чем прикусить язык») также показывают активное отношение Кафки к жизни.
В конце 1913 г. он пишет следующее:
«Единообразие человечества состоит в том, что каждый человек, даже наиболее общительный и приспособленный к взаимодействию с другими людьми, рано или поздно начинает сомневаться, пусть даже с оттенком сентиментальности, в своей взаимосвязи с человеческой общностью, и у него возникает потребность открыть себя каждому человеку или, по крайней мере, проявить свое желание раскрыть себя со всех сторон, показать свою принадлежность ко всему человечеству, и такие индивидуальности встречаются нам на каждом шагу». И это написал человек, в работах которого тема одиночества и разобщенности между людьми возникает снова и снова, даже в рассказах о животных (душа животного не может быть постигнута человеком). Эта тема звучит в рассказе «Гигантский крот» или в еще не опубликованном фрагменте от августа 1914 г., который начинается словами: «Когда-то я работал на железной дороге в глубине России, – и далее следует: – Было ли лучше мне оттого, что возрастало мое одиночество». Создается впечатление, что в душе Кафки борются две противоположные тенденции: желание одиночества и востребованности обществом. Но такое впечатление вызвано непониманием того, что Кафка не одобрял склонности к одиночеству и идеалом для него была жизнь в обществе, – к такой жизни безуспешно тянулся К., герой его романа «Замок».
Во многих описаниях холостяцкой жизни, которые играли большую роль в его произведениях, Кафка старался осознать, в чем была его правота и чему следовало бы противостоять. По правде говоря, Кафке нужно было одиночество для занятий литературным творчеством, ему необходимо было уходить в себя. Даже обычный разговор с другом мог представлять для него опасность. Кафка изучал себя ежеминутно.
В 1911 г. он пишет о себе: «В переходный период, в котором я пребывал последние недели и до настоящего момента, я с грустью ощущаю, что мне недостает эмоций, я отделен от всего мира пространством, которое не в силах преодолеть». И в марте 1912 г.: «…кто подтвердит мне непреложность того, что одиночество – это последствие моих литературных устремлений, оно – результат того, что я не интересуюсь больше ничем, я бессердечен».
О, мой слишком совестливый друг! Твоя литературная работа – это лишь символ твоей праведной жизни, и в то же время – она нечто гораздо большее. Она существует сама по себе, она – твоя жизнь, она – наиболее правильное и соответствующее выражение тех творческих сил, с которыми ты родился. Это – то, что ты требуешь от себя и от всего человечества: не тратить впустую дарованные ему способности, не дать им зачахнуть, но использовать каждое свое усилие для того, чтобы выполнить «Поручение» и таким образом предстать перед «Судом», отбиваясь от нападок грешников, старающихся не дать другим войти в ворота. Соблазнов – великое множество. «Если ты поддашься ложному звону ночного колокола, ты уже никогда этого не исправишь». «Никто, никто не укажет тебе путь в Индию. Даже тогда (во времена Александра), когда ворота в Индию были неприступны, меч царя указал
Если сравнить творчество Кафки с творчеством Флобера, то можно увидеть различие в принципах. Для Флобера искусство – основная суть и истинный смысл существования. У Кафки мы видим другое: «Наше искусство заключается в ослеплении Правдой. Свет, который ложится на искаженную маску и потом исчезает, – это и есть Правда, и ничего больше». Искусство – это отражение религиозного опыта. Но для Кафки искусство было дорогой к Богу, и не только в этом конкретном смысле. Тот, кто сбился с пути, все равно видит дорогу – ту дорогу, с которой он свернул, но в хорошем, позитивном значении, объясненном выше, – все равно что повивальная бабка человеческих возможностей, учительница, которая учит жить полнокровной жизнью и развивать свои природные способности. Кафка пишет 15 августа 1914 г.: «Я пишу несколько недель, пусть это продолжается и дальше! Хотя я уже не так хорошо защищен, как два года назад, и не так погружен в творчество, мои чувства пришли в порядок и моя пустая, сумасшедшая холостяцкая жизнь имеет какое-то оправдание. Только так мне может стать лучше».
Таким образом, искусство служить религиозным принципам и дает смысл жизни. Работа, как одна из прекрасных созидательных возможностей, данных Богом, имеет такие же права, как и другие виды деятельности, которые сами по себе значительны и конструктивны настолько, что выводят писателя из пустыни тщетных устремлений в сферу активного общественного существования. Но труд писателя был недостаточен, с точки зрения Кафки. В его понимании нужно было также создать семью. Я никогда не забуду, как эмоционально читал он мне последний параграф из «Личных воспоминаний» племянницы Флобера Каролины Комманвиль. В этом отрывке описано, как Флобер жертвенно относился к своему идолу «La Litterature». Всюду – любовь, везде – нежность, и автор вопрошает, будет ли он к концу своей жизни сожалеть об уходе «от общества». Она склонна в это поверить. Причиной тому послужили несколько взволнованных слов, которые сказал ей Флобер во время одной из последних прогулок. Они повстречали одну свою знакомую в окружении ее очаровательных детей. Когда они возвращались домой по набережной Сены, Флобер взволнованно произнес: «Us sont dans le vrai… (Комманвиль объясняет) имея в виду честную и добропорядочную семью. – Oui’, se repetait-il a lui-memegranement, ’ils sont dans le vrai» [17] … Кафка часто приводил эту цитату. Одно искусство для него было недостаточным, чтобы построить желанную жизнь. Но оно было незаменимой частью этой жизни и в то же время началом, основополагающей сферой, вокруг которой вращались другие орбиты. Эта глубокая трагедия заключалась в том, что обстоятельства препятствовали ему сделать первый шаг к началу праведной религиозной жизни, не давали ему надлежащим образом прочитать молитву, которую он был в силах произнести. Если бы ему дали возможность проявить свои литературные способности в полной мере, ему, несомненно, во многих отношениях стало бы гораздо лучше. Но так как этого не произошло, губительное воздействие нелюбимой работы постепенно затянуло его в метафизические глубины.
17
«Они на правильном пути… Да, – повторил он так же серьезно, – они на правильном пути…» (фр.)
Очевидно, нельзя сказать, что, сделав первые шаги, Кафка мог бы легко решить все другие проблемы. Но без первых шагов провал был неизбежен. На самом деле многие проблемы Кафки были, по-видимому, абсолютно неразрешимыми.
Чтобы иметь представление об образе мышления и творчестве Кафки, нужно проследить ход его дальнейшего духовного развития, которое выходит далеко за рамки того, о чем нам сейчас известно.
Глава 4
К изданию сборника рассказов «Наблюдения»
Короткий летний отпуск, освободивший нас на две или три недели от рабского труда в канцелярии, доставил нам немало приятных ощущений. Быть свободными, иметь возможность наслаждаться окружающим миром, видеть вокруг беззаботных людей – как это было для нас замечательно, и мы радовались со всей силой молодости. Мы вместе гуляли, смотрели на горы и смеялись больше, чем когда-либо. Мы словно вырвались из подземелья на солнечный свет. Никогда в жизни я не был так весел, как во время того отпуска, проведенного с Кафкой. Мы вели себя как счастливые дети, безудержно шутили и испытывали огромную радость жизни. Для меня было большим счастьем находиться рядом с Кафкой и восхищаться его глубокими мыслями, бьющими ключом, – даже его ипохондрия была занимательна и заключала в себе множество идей.