Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия
Шрифт:
Таким образом, доверие к советам других людей и склонность действовать, пользуясь ими, расценивались как проявление важной христианской добродетели — смирения. Самостоятельные же решения и действия, осуществляемые по «своему собственному совету», массовым сознанием воспринимались как знак смертного греха — гордыни.
Ф. де Коммин, например, пишет, что после битвы при Монлери бургундский герцог Карл Смелый, одержав победу, «столь возрадовался и возомнил о своей славе, что впоследствии дорого заплатил за это, ибо никогда больше не пользовался советами других людей, но только своими собственными».{90} Таким же образом причину поражения и гибели Карла объясняет и Тома Базен: «Был бы он мужем большой и возвышенной души, если бы мог свое величие умерять, пользуясь советом. Но он, как часто это бывает с государями, вверился своему уму и совету, обычно отбрасывая здравые советы других…
Оба историка не сомневаются в том, что герцог потерпел поражение и погиб потому, что впал в высокомерие, гордыню, перестав обращаться за советами к другим людям, ибо «когда шествует гордыня, за ней следует позор и убыток».{92} И реймский архиепископ Реньо де Шартр внушал в своем пасторском послании, что Жанна д'Арк попала в плен потому, что «не доверяла совету и всегда поступала по-своему», и в пояснение заметил, что «Бог допустил пленение Жанны, поскольку она впала в гордыню».{93}
Христианская мысль, таким образом, вносила в убеждение о пользе и спасительности чужих советов особую ригористичность, ассоциируя «свои советы» с гордыней. И именно такое представление о совете как непременно исходящем от кого-то другого было более распространенным, нежели навеянное аристотелевской этикой и вполне допускающее возможность советоваться с самим собой. Отсюда и постоянное противопоставление чужих советов советам собственным, отвечающее христианско-нравственной антитезе добродетели и порока.
Благодаря христианским идеалам требование принимать решения и действовать по советам других людей принимало императивный характер, что, в свою очередь, должно было способствовать распространению представления, что поступки людей, их решения именно чьими-то советами и определяются. Решения казались настолько неотъемлемыми от советов, что постоянно контаминировались с ними, так что понятие совета очень часто употреблялось в значении принятого решения и даже самого совершенного действия.
Так, Ж. Шатлен, говоря о душевном состоянии Мишель Французской, жены бургундского герцога Жана Бесстрашного и сестры дофина Карла, охватившем ее, когда она узнала, что ее муж убит приближенными дофина, пишет, что «она чувствовала себя невинной в совете брата»{94}. «Совет брата» — это приведенное в исполнение решение убить герцога, принятое, в представлении Шатлена, по чьему-то совету, к которому герцогиня не имела никакого отношения.
Само выражение «принять совет» (prendre conseil) во французском языке устойчиво означало принять решение, решиться на что-либо, что стало возможным только потому, что решения не мыслились без предварявших их советов.
С другой стороны, поскольку успешность человеческих действий ставилась в зависимость от того, совершатся ли они по совету или нет, совет представлялся эффективным средством разрешения любых жизненных проблем. Дать совет — значило оказать действенную помощь, ничуть не менее ценимую, чем помощь материальная, помощь делом. Важно учесть, что в средневековом сознании слово и дело еще не расходились, и поэтому невозможно было противопоставить помощь делом совету, что характерно для современного человека, четко разделяющего слово и дело. Поэтому в средние века понятие совета легко принимало на себя значение помощи, поддержки.
Ж. Шатлен, говоря о взятии турками Константинополя, сетует, что «не нашлось ни одного христианского государя, который при виде такого бесчестья попытался бы воспротивиться ему оружием или советом».{95} Ставя в один ряд оружие и совет, он уверен, что совет осажденным горожанам мог бы быть столь же спасительным для них, как вооруженная помощь.
Совет нередко ценился даже больше, нежели сила оружия в качестве средства разрешения политических проблем. Французский писатель Ален Шартье утверждал, что «необходимо хорошо советоваться, а не воевать, ибо итог доброго совета часто бывает лучшим, нежели исход сражения».{96} За этими словами стоит не просто банальная мысль, что путем совещания и переговоров можно добиться большего, чем войной, но вера в могущество доброго совета, постоянно пользуясь которым можно действовать успешней, нежели с помощью оружия. И в заключение он пишет: «…надежнейшей опорой государства является свободный дух совета».{97} Как бы откликаясь на эти слова А. Шартье, французский канцлер в речи, обращенной к депутатам Генеральных штатов 1484 г., говорил, что молодой король Карл VIII «поведет своих подданных к миру, ибо станет сильным и укрепит свой дом и себя непобедимым оружием… Король, однако, имеет в виду, что он вооружится не телесным оружием,
Понятия помощи и совета, соединенные воедино в формуле феодального права (лат. consilium et auxilium), на протяжении всего так называемого классического средневековья сохраняли свое единство, постоянно фигурируя в политических и юридических сочинениях, в текстах договоров, подчас в весьма курьезных вариациях, свидетельствующих о неразделенности этих понятий в сознании людей. Так, в договоре французского короля Карла VI с бургундским герцогом Жаном Бесстрашным предусматривалось, что если герцог начнет войну против короля, то герцог Брабантский и графиня Геннегау «не окажут и не подадут герцогу Бургундскому никакой помощи и совета ни людьми, ни деньгами».{99} Помощь и совет составляют в этом тексте как бы одно нерасчлененное понятие, по каковой причине именно за словом «совет» следует дополнение «ни людьми, ни деньгами». И эта нерасчлененность объясняется не только тем, что оба понятия составляли старую важнейшую формулу феодального права и феодального мировоззрения, глубоко осевшую в общественном сознании, но и тем, что помощь и совет были равноценны. Совет сам по себе подразумевал помощь, помощь словом, которая для этой эпохи была ничуть не менее важной, чем помощь делом. Поэтому, когда в современной исторической литературе «совет» в феодальном праве толкуют лишь как обязанность вассала периодически заседать в сеньориальном совете, или курии, то изрядная доля смысла совета выхолащивается. Центр тяжести при этом явно переносится на «помощь» военной службой и в определенных случаях деньгами. Но несомненно, что «совет», коим должны были взаимно поддерживать друг друга вассал и сеньор, был столь же важной составной частью взаимного обязательства.
Совет как готовность советоваться и давать советы потому так высоко ценился, что считался атрибутом мудрости, благоразумия. По словам Кристины Пизанской, «благоразумие управляет советом, и если есть готовность советоваться, то есть и благоразумие».{100} По этой причине понятие «совет» постоянно принимало на себя значение мудрости, и в качестве такого совет вменялся в достоинство людям. Ж. Фруассар, например, пишет об английском полководце Томасе Ланкастере, что «он был храбрым, верным и преисполненным благого совета».{101} Ж. Шатлен, восхваляя одного из своих героев, называет его «цветом людей в храбрости, совете и во всем остальном».{102} А.Т. Базен самого себя характеризует как «мужа, хорошо наставленного в божественных письменах, но что важнее — достаточно известного советом и предусмотрительностью».{103}
Средневековой мысли чуждо было разложение понятий на их отдельные значения, поскольку такая операция требует гораздо более формального отношения к слову. В соответствии со своей шкалой ценностей, высшей отметкой на которой был бог, а низшей — дьявол, средневековая мысль проводила качественные различия в вариациях одного и того же понятия, ассоциируя его с добром или злом. И советы, с одной стороны, были божьими, благими, истинными, мудрыми, а с другой — злыми, ложными, легковесными, дьявольскими. Если благие советы обеспечивают успех и преуспеяние, то злые ввергают в пучину бед и несчастий. «Да убоимся легковесного совета, и пусть он не пребудет с нами, ибо он — враг мира и союза», — говорил один из ораторов на штатах 1484 г.{104} Естественно, что все наставления о необходимости и пользе советов имели в виду советы благие, тогда как против злых советов средневековая литература всячески предостерегала.
Анализ особенностей средневекового понятия совета позволяет прежде всего отметить, что совет был качеством, достоинством человека, которое предполагает его склонность советоваться и способность давать мудрые советы и которое является даром Господним, свидетельствующим о мудрости человека. Эта особенность, которая, как кажется, наиболее чужда современному пониманию совета. В современных языках сохранились лишь редкие реликты былого понятия в форме, например, русского выражения «муж совета» или французского «homme de bon conseil».