Франция. Убийственный Париж

Трофименков Михаил Сергеевич

Ее дальнейшая судьба почти идиллична по контрасту с жестокой юностью. В 1937 году в письме матери Виолетта отказалась от всех обвинений в адрес отца. В тюрьме она вела себя образцово и даже собиралась, освободившись, уйти в монастырь. Церковь ходатайствовала за нее, 6 августа 1942 года маршал Петен снизил срок до двенадцати лет, 29 августа 1945 года Виолетта вышла на свободу. 18 марта 1963 года, благодаря тридцатилетним стараниям адвоката Везинн-Ларю, ее реабилитировал апелляционный суд Руана — уникальная для Франции ситуация в случае вынесения смертного приговора.

Монашество не состоялось: уже 16 декабря 1945

года Виолетта вышла за Пьера Гарнье, сына тюремного делопроизводителя. Они завели ресторанчик в Париже, потом в Нормандии, родили пятерых детей, которым никогда не рассказывали о прошлом. Мать Виолетты жила с ними и, дожив до 1968 года, похоронила их обоих: Пьер умер в 1961-м от последствий аварии, в которую попал годом раньше, Виолетта — в 1966-м от рака костей.

P. S. Изабель Юппер сыграла заглавную роль в фильме Клода Шаброля «Виолетта Нозьер» (1978), ее родителей — Стефан Одран и Жан Карме.

ТРИНАДЦАТЫЙ ОКРУГ

Глава 29

Улица Женнер, 25-бис

Покушение на «Самурая» (1967)

29 июня 1967 года над невеликой — всего четыреста пятьдесят метров — улицей Женнер, идущей от бульвара Венсана Ориоля к улице Жанны д’Арк, взметнулся столб дыма, видный со всех концов Парижа. В том, что пожар такой силы приключился именно там, легко усмотреть иронию судьбы. Всю четную сторону улицы занимает госпиталь Сальпетриер — «склад селитры». В 1656 году Людовик XIV велел архитектору Либералю Бриану возвести на месте порохового склада полуприют-полутюрьму для нищих, который затем прирос психиатрической тюрьмой для женщин, пользовавшейся жуткой славой. Репутацию больницы усугубила так называемая ночь сентябрьских убийств с 3 на 4 сентября 1793 года: чернь, истреблявшая по тюрьмам «заговорщиков-контрреволюционеров», зверски убила тридцать пять женщин, клейменных за преступления королевскими лилиями.

Сгоревший в 1967 году дом номер 25-бис тоже когда-то был складом: гулким, мрачным, холодным. Но в 1953 году над ним поселился тридцатишестилетний режиссер Жан Пьер Мельвиль, прославившийся экранизацией (1947, выход в прокат — 1949) книги-символа Сопротивления — «Молчание моря» Веркора. Через два года после переезда на улицу Женнер, получив двухмиллионный гонорар за фильм «Когда ты прочтешь это письмо» (1953), он выкупил склад и обустроил собственную студию «Женнер». Своя студия — это была даже не idee fixe, а обет Мельвиля. В 1944 году, вжимаясь под шквальным огнем в холодную грязь Монте-Кассино, солдат, тогда еще звавшийся Жаном Пьером Грюмбашем, поклялся: если он выберется из этой переделки, непременно заведет свою студию.

В 1955 году Мельвиль уже снимал на Женнер «Боба-игрока», принесшего ему славу гения французского нуа-ра и провозвестника «новой волны». Затем — «Стукача» (1962) и «Второе дыхание» (1966). Реальность гангстерского подполья он преобразил в череду томительно напряженных, предопределенных высшей волей ритуалов: побег, предательство, допрос, убийство, смерть.

Иногда Мельвиль сдавал студию в аренду телевизионщикам, иногда пускал друзей, например Жана Беккера, когда тот снимал «Дыру» (1960) — о побеге из тюрьмы Сантэ (32). Но студия была, прежде всего, его обожаемым домом, его «сапожной мастерской». На протяжении двенадцати лет Мельвиль,

по его словам, почти не покидал ее. По ночам он часто ставил свет для завтрашних съемок, обдумывал виртуозные мизансцены.

В одночасье его жизнь обратилась в пепел. Он бродил по пепелищу в пижаме, насквозь промокший, прижимая к груди кошку Гриффоле — только ее он успел спасти. Погибли два звуковых павильона, две монтажные, гримерка, проекционный зал. Ушли дымом в парижское небо все архивы, включая невоплощенные сценарии: Мельвиль никогда не говорил о них подробно. Только называл цифру: двадцать два. С тех пор любой автограф Мельвиля ценится на вес золота.

Как будто бы этого было мало, выяснилось: Мельвиль забыл продлить страховку студии.

Но и это было не самое страшное. Пожар приключился на пятой неделе съемок шедевра Мельвиля, суммы его эстетики — «Самурая». Ален Делон играл киллера-пара-ноика Джеффа Костелло, делившего свое одиночество со снегирем и цветком, идущего «путем смерти», которой он домогался каждый раз, когда отрешенно исполнял очередной заказ.

Снегирь тоже погиб — вместе с декорациями.

Мельвиль сразу заявил: это поджог. Кто уничтожил его жизнь? «Конкуренты».

На первый, да и на второй, взгляд — это бред. На заре Голливуда конкуренты могли запросто спалить чью-то студию. Но в Париже в 1967 году!

С другой стороны, Мельвиль был реально крут, как был крут, скажем, Ромэн Гари, тоже прошедший огонь и воду. Мельвиль пережил окружение в Бельгии, панической бред эвакуации Дюнкерка, был в антифашистском подполье, перебрался в Англию, вернулся на родину, как десантник — через Монте-Кассино и Прованс. В кино он, мягко говоря, испортил отношения со всеми коллегами: на съемках «Старшего Фершо» (1963) разногласия с Бельмондо дошли до мордобоя, на съемках «Второго дыхания» (1966) Лино Вентура, игравший главную роль, вообще не разговаривал с режиссером.

Мегаломан Мельвиль демонстративно радовался чужим неудачам. Заседал в цензурном комитете, калеча своим показным пуританизмом судьбы коллег. Многим хотелось сорвать с этого денди неизменный «Стетсон» и черные очки, унизить, раздавить.

А еще он был единственным во Франции режиссером, располагавшим собственной студией. До него такими счастливчиками были лишь Жорж Мельес и Марсель Паньоль. Но пионер кинематографа, Спилберг немого кино, Мельес разорился и умер в 1938 году. Великий провансальский почвенник-популист Паньоль, избранный в Академию, после 1954 года отошел от кино.

Но все-таки представить режиссера, продюсера или актера с канистрами бензина трудно.

Были ли у него «опасные связи»? В книге-интервью, которое он дал критику Рюи Ногейра, Мельвиль заметил, что нетерпим к арго на экране, поскольку слишком долго только на арго и ботал. Почему? Видите ли, туманно объяснил Мельвиль: «В молодости я очень любил уголовный мир. До войны, среди прочих, была такая банда с вокзала Сен-Лазар. Изначально она состояла из учеников лицея Кондорсе <…> Со временем, когда мы перестали быть лицеистами, мы продолжали посещать вокзал Сен-Лазар <…> в конце 1939 года мы были еще той шпаной; мы были далеко не дети <…> Среди нас были — почему бы об этом не сказать, в этом нет ничего стыдного — комиссар Паганелли, мэтр Борде <…> Теперь мы все стали другими, но тогда нас не душила совесть, мы играли в крутых».