Француженки не терпят конкурентов
Шрифт:
– Я не пыталась забеременеть, – сердито возразила ему Магали.
Как удачно, что ей это не удалось. Слава богу, теперь она стала гораздо умнее.
– Полагаю, что он также провалил пробу на роль спутника жизни.
Она вздохнула. К чему вытаскивать на свет божий ту обидную историю? Почему она позволяет ему копаться в ее прошлом?
– Первые три месяца в Провансе я так сходила с ума, думая как раз, что он мне подходит, что родители согласились разрешить мне улететь в Штаты на Рождество и пожить в доме таинственного друга. В сложившихся обстоятельствах они даже приняли
Филипп нахмурился.
– Не много ли самостоятельности получила шестнадцатилетняя школьница, которая даже не понимала, что нужно пользоваться противозачаточными средствами?
– Я привыкла полагаться на свои силы, – пожав плечами, ответила Магали.
И если бы она забеременела в шестнадцать лет, то уж как-нибудь сумела бы справиться с этим без посторонней помощи.
– Не маловат ли выбор для приложения сил?
– Что?
– Ничего.
Очевидно, он имел твердые взгляды на сей счет.
– В любом случае, – начала тараторить она, чтобы поскорее выбросить всю эту историю в мусорное ведро, где ей самое место, и навсегда забыть о ней, – у него уже появилась новая подружка, так что причины моего безумия оказались глупыми, и я улетела обратно сразу после каникул. К сожалению, мне удалось купить обратный билет на последний день французских каникул, поэтому пришлось терпеливо торчать в доме этого друга до самого отлета, но… в общем, я сделала правильные выводы.
Филипп долго молчал. Наконец он удивленно покачал головой.
– Что? – вызывающе спросила она.
– Какие же идиоты подростки. Мне кажется, что я с удовольствием подождал бы тебя лишние пару месяцев даже в том возрасте, впрочем, это одному Богу известно. Наверное, он испугался твоей возможной беременности. И ты поступила очень разумно, порвав с ним. Надеюсь, твой следующий парень оказался более чутким любовником.
Рот Магали приоткрылся. Потом закрылся. И губы медленно растянулись в загадочную улыбочку.
Филипп выпустил ее руку.
– Что ж, – сказал он, раздраженно вздохнув. – Очевидно, так. Судя по выражению твоего улыбающегося лица.
Она заметила его сжатые челюсти и сердитый блеск синих глаз.
Хотя ее собственные глаза лучились усмешкой.
Филипп схватил ее за подбородок.
– Не смей смотреть на меня так, думая о другом.
Она поперхнулась. Как же сильно он заблуждался на ее счет, но в то же время ей совсем невыгодно разубеждать его, выдав всю правду.
Он отвернулся, порывисто взял ее за руку и вновь устремился вперед, с силой печатая шаг по каменным плитам.
Она откашлялась, вздернула подбородок к взлетающим контрфорсам собора и, постаравшись придать голосу легкомысленный оттенок, заявила:
– Мне не хотелось бы, Филипп, чтобы ты возгордился, но ты более приятный любовник, чем любой подросток.
Филипп оступился. Его нога зацепилась за камень, он споткнулся и, резко подавшись вперед, невольно выпустил ее руку. Ему удалось удержаться на ногах, ухватившись за металлическую ограду моста, отчего все замочки [141] ,
141
Речь идет о мосте Турнель, связывающим остров Сен-Луи с Левым берегом Сены, ограда моста увешана сувенирами; влюбленные оставляют здесь на память и долгую счастливую жизнь замочки со своими именами и выбрасывают ключи от замков прямо в Сену, «замочные» сувениры также вешают и туристы со всего мира.
– Неужели ты лишь хотела сказать… – Он умолк и с такой силой тряхнул головой, что дрожь передалась всему его телу, сделав его похожим на вылезшего из воды льва. – Должно быть, я что-то неверно понял.
Она спрятала руки в карманы и бросила на него суровый надменный взгляд.
– На самом деле я очень разборчива.
Как сейчас, так и в прошлом. Ей никогда не хотелось впускать в свой мир каких-то потеющих от вожделения, стонущих сопляков. Она прекрасно обходилась без них.
И ей не хотелось также доверить кому-то выбор для нее подходящей приличной жизни. Сознавая ценность такого выбора, она и сама стремилась быть оцененной по достоинству.
Филипп оторвался от перил и подошел к ней. Его грудь под синим свитером бурно вздымалась, и он опять покачал головой, на сей раз очень медленно.
– Минутку. Ты ведь прожила в Париже пять лет, работая в популярном кафе, и выглядела при этом так, что любой зрячий мужчина едва ли мог удержаться от желания обнять и поцеловать тебя. Да еще три года грызла гранит науки в университете, где вокруг слоняются орды двадцатилетних студентов, которые, должно быть, выпрашивали у тебя конспекты при каждом чертовом удобном случае. Так неужели же ты ни разу не позволила ни одному из тех снедаемых безнадежными желаниями бедолаг пробить твою защиту?
– Мне не нравятся безнадежные парни.
– Черт… – буркнул Филипп так сухо, что она поняла, что промахнулась в чем-то.
Она взмахнула рукой.
– То есть… не нравятся бедолаги. Слабаки. Мне не нравятся слабые мужчины.
Неужели он имел в виду, что она и его лишила надежды?
– Они появляются из-за возведенных тобой преград, Магали.
Она остановила на нем задумчивый взгляд.
– А что в них не так? Меня устраивает моя жизнь.
– А мне нравишься и ты сама, Магали. Мы пока в людном месте, поэтому позволь не углубляться в детали, насколько сильно. Я же не прошу тебя измениться.
– Но тебе хочется, чтобы я оказала тебе особое доверие.
– Полное доверие. Но только мне.
Очевидно, то, что следовало довериться именно ему, существенно меняло дело.
И, как ни странно, ей этого хотелось.
– Значит, ты приучилась к замкнутой монашеской жизни. Таковы, по-моему, достоинства непробиваемых доспехов. Они вроде перепеченной корки шарлотки, скрывающей запеченные яблочки. Или встающей поперек горла сухомятки. Если постоянно осторожничать и таить все в себе, то можно закончить полным безумием.