Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
Paul Claudel: «Figures et paraboles» («Образы и притчи»), 1936; «Oeuvres en prose» («Проза»), 1965.
«Уход Лао-цзы.» («Le depart de Lao-Tzeu») входит в книгу «Образы и притчи».
Уход Лао-цзы
Когда на склоне своих дней Лао-цзы пешком добрался к подножью Западного пограничного перевала,
— Я, — сказал он, — прожил жизнь на необозримой равнине, где единственное, что напоминает о влаге, это чавканье глинистой жижи, в которую погружаются ноги крестьянина, дабы разнести ее, смешав с собственным потом, по крохотному участку. Зато как приятно мне поклониться этой горе, которая вся щебечет естественными потоками, и ощущать на лице ее живительное дыхание! Воистину, подданные вашей милости пользуются в равной мере преимуществом подвижности и оседлости, ибо, с первых шагов своих являясь горными жителями, они подобны путнику, который, усевшись на свою лошадь, может спокойно отдаться ее воле.
— Но я вижу, — ответил начальник, — что сами вы обходитесь без лошади, если не считать двух этих тяжко навьюченных животных, которые вас сопровождают.
— Я узнал сегодня, — сказал мудрец, — что переход, о котором я должен условиться, труден; вьючное животное его не выдержит. Вот почему я решаюсь просить вас об одной услуге. Не подумайте, что эти лошади нагружены товаром, которым я хочу снискать расположение чужестранцев. Увы, это лишь связки книг, всех тех книг, которые я написал с начала моего литературного странничества, или, лучше сказать, весь тот узкий бумажный путь, какой я проделал со дней моей юности, запечатлевая черным по белому каждый свой шаг. Можно ли удивляться, что спины этих несчастных слуг моих сгибаются под тяжестью груза, если к пути, который влачится у них под ногами, прибавляется тот, что влачат они на себе? Ежели я возьму книги с собой, чиновники на таможне будут рыться в них бесконечно, и я опасаюсь, что вынужден буду остаться здесь.
— Что же должен я делать? — спросил начальник. — Мой дом слишком мал и не вместит столько бумаги.
— Пусть ваша милость, взявши кисть и книгу для записей, соблаговолит лишь внести в нее заглавия этих трудов; пусть принесут вам весы, дабы вы могли труды эти взвесить; пересчитайте, прошу вас, листы, составьте их опись согласно размерам; отметьте все это на специальной дощечке и, наконец, в один из ветреных дней велите собрать хороший костер из сухих ветвей и сосновых шишек и без сожаления предайте огню содержимое этих связок… В самом деле, когда меня призывает к себе живой путь, тот, что некогда, как помнят люди, я называл «дао», что, по-вашему, делать мне с этим мертвым его подобьем, которое следует за мной по пятам? Я слышал однажды о некоем завоевателе, который сжег свои корабли; я же хочу предать огню не только корабли, но и весь свой путь, от начала до конца.
— Как! — воскликнул начальник. — От всех этих слов и строк, от всех ваших чувств и мыслей ничего не останется?
— Почему же не останется, — отвечал Лао-цзы, — если остаются заглавия? Что останется от ваших родителей, кроме имени, благоговейно записанного на табличке? Так и с книгой: знать ее заглавие, ощутить на руке ее тяжесть, оглядеть ее со всех сторон, уловить ее аромат тем единственным вдохом, какого достаточно знатоку, чтобы ее исчерпать, — к чему после этого все остальное?..
— Так и поступил один император, предав огню всю накопленную школами мудрость, — сказал начальник.
— Мой друг Конфуций, — ответил Лао-цзы, — сурово его порицал, но ведь, в сущности, его величество хотело лишь одного: почтить голубое Небо жертвой, приличествующей его высокому сану. Разве слова, сотканные из воздуха и слюны, не уносятся ветром? Не лучше
— Я исполню вашу просьбу, — сказал начальник, — но в памяти людей вы оставите о себе слишком скудное воспоминание.
— Что остается от ушедшего друга? — сказал Лао-цзы. — Отнюдь не вся его жизнь, не пространное описание его многосложного бытия, а какой-то неприметный случай, звук голоса, какая-то фраза, конца которой мы даже не помним, и этого нам достаточно, чтобы его воскресить. Так и со мной: вы созерцаете мое лицо, на котором время тысячами тончайших штрихов записало свое свидетельство, вас изумляет этот могучий, взращенный мудростью лоб, которым еще будут восхищаться художники. Но когда завтра я отправлюсь в путь, сперва вы увидите лишь мой силуэт и походку. Когда я поднимусь к маленькому храму у первого поворота, вы еще сможете различить мой дружеский взмах рукой. Потом лишь белое пятнышко. А потом — ничего, разве что стаю ворон, вспугнутую моими шагами. Затем, если, вслушавшись, вы и уловите нечто, это будет звук камня, сорвавшегося у меня под ногой в непроглядную пропасть.
— А что там за тонкий дымок, что за легкая струйка возносится к небу у входа на перевал? — спросил начальник.
— Это мои соломенные сандалии, которые я сжигаю, ибо больше в них не нуждаюсь, — отвечал Лао-цзы, — мои страннические сандалии, которые я приношу в жертву духам Горы.
МАРСЕЛЬ ПРУСТ
(1871–1922)
Марсель Пруст — парижанин; он происходит из богатой семьи врача. Окончил столичный лицей Кондорсе, изучал юриспруденцию в Сорбонне. Испытал воздействие интуитивистской философии Бергсона и рационализма Декарта, глубоко воспринял наследие французских моралистов XVII века — Паскаля, Ларошфуко, Лабрюйера, изысканный психологизм Мари-Мадлен де Лафайет.
Благодаря своему положению Пруст мог изнутри наблюдать и изучать нравы буржуазно-аристократической среды, ее духовную агонию, снобистскую атмосферу светских салонов. Сам же он еще в юности решил жить значительно и достойно, подчинив все свое существование творчеству. Анатоль Франс, написавший предисловие к первой книге Пруста «Утехи и дни» (1896), отметил серьезность намерений молодого писателя, его мастерство психолога.
В 900-е годы Пруст издал лишь свои переводы двух книг английского писателя Дж. Рескина. Правда, его десятилетний труд воплотился в трехтомном романе о собственной жизни — «Жан Сантейль», но, не удовлетворенный аморфностью повествования, Пруст отказался от идеи его завершения и выпуска в свет (опубликован в 1952 г.). С 1905 года он ведет уединенный, затворнический образ жизни; всего себя Пруст посвящает осуществлению нового замысла — созданию лирического эпоса «В поисках утраченного времени». Первая его часть — «По направлению к Свану» — вышла в 1913 году: затем последовали: «Под сенью девушек в цвету» (1918), принесшая Прусту Гонкуровскую премию, «Сторона Германтов» (1920), «Содом и Гоморра» (1921–1922) и заключительная часть — «Обретенное время», — которая увидела свет посмертно, в 1927 году.
«Богатство его воспоминаний — это и есть его произведение, — так определил А. В. Луначарский ценность и особый строй цикла «В поисках утраченного времени». — Его власть здесь действительно огромна… Здесь он бог, ограниченный только самим богатством волшебной реки своей памяти».
Marcel Proust: «Les plaisirs et les jours» («Утехи и дни»), 1896.
Рассказ «Званый обед» («Diner en ville») входит в названный сборник.