Французская жена
Шрифт:
– И то, что я сомневаюсь, могу ли предложить тебе свою любовь.
– Не можешь предложить.
Он произнес это холодно, не отводя от ее лица внимательного взгляда. Марии показалось, что ее облили водой.
– Вот видишь, – с трудом проговорила она. – Хорошо, что я тебе об этом сказала.
– Ты сказала глупость. – Его голос звучал жестко, без тени нежности. – Что значит – предложить мне любовь? И что я должен делать – рассмотреть твое предложение? Может, с товарищами посоветоваться? Когда ты такие глупости говоришь, меня зло берет. Мне сразу кажется,
– Я не считаю тебя идиотом.
– Спасибо и на том!
– Феликс, мы с тобой еще не живем вместе, а уже ссоримся!
– Да с кем ты собралась жить вместе, ты хоть понимаешь?! – Он вскочил. Глаза его сверкали. – Ты еще мусорщика себе подбери из Зимбабве! А что, ты женщина жалостливая, а их по утрам вон на каждом углу полно, и все проблемные, несчастненькие – любого выбирай! Я что, по-твоему, совсем подонок, стану твоим сердцем играть для собственного блага?
Мария почувствовала, что кровь отливает у нее от лица, и оно становится холодным, неживым. Она подняла руку, коснулась ею своей щеки и не ощутила прикосновения. Но пальцы стали мокрыми – по щеке текли слезы.
– Маша!.. – Феликс бросился к ней. – Как же я… Вот она, неприкаянность мужицкая, боком мне выходит! Не могу по-человечески объяснить. Маша, милая моя… – Он сел на кровать, за руку вытянул Марию из угла, в который она забилась, посадил к себе на колени. – Что ж ты душу мне переворачиваешь? Стыдно же мне перед тобой, понимаешь?
– Почему тебе стыдно?
– Потому что я для тебя не мужчина, а только бремя. Во всяком случае, сейчас. Я думал, учиться пойду, тогда хоть как-то…
– Ты думаешь, я помешаю тебе учиться?
– Думаю, не помешаешь. – Он улыбнулся невеселой улыбкой. – Но существует же какая-то социальная лестница, я же понимаю. А ты тем более понимаешь. И в подвал тебе по этой лестнице со мной спускаться ни к чему.
– Она существует, но выглядит не так, как тебе кажется, – сказала Мария. – Эта лестница состоит не из пустых фантомов, а из очень существенных ценностей. Которыми ты обладаешь.
Феликс был голый, колени у него были теплые. Она сразу же почувствовала себя спокойнее, как только очутилась у него на коленях. Тем более что он прижимал ее к себе очень крепко.
– Но бабушка твоя в обморок упала бы, если б ты ей рассказала, кто я и что.
– Моя бабушка, если ты имеешь в виду графиню де Ламар, была крепкий орешек. Феликс, перестань объяснять мне, в чем состоит аристократизм. Я знаю это лучше, чем ты.
– Ну и в чем же он, твой аристократизм?
– Не мой – любой. Например, в том, чтобы считать талант очень большой ценностью. И любовь – тоже очень большой. А вычислять, какую пользу можно извлечь из любви, это как раз и есть плебейство. Не надо меня в нем подозревать.
– Я не подозреваю, – смущенно сказал Феликс. И добавил с мальчишеской горячностью: – Но и ты тоже!.. «Как мне предложить тебе свою любовь!» – сердито передразнил он. – У меня сердце останавливается, как только о тебе подумаю, а ты годы свои считаешь… Забудь.
Он быстро
«Как странно, что он стесняется себя, – пронеслось у нее в голове. – Он не просто прекрасный – он утонченный любовник».
Но это была ее последняя внятная мысль. Хваленая ясность ее ума утонула в горячем тумане, и она лишь вскрикивала, когда Феликс то приподнимал ее над собою, то опускал, и потом, когда их тяга друг к другу, его тяга в нее, в ее тело, их сплетенье и соединенье стали уже полными, безудержными, безоглядными!
Они снова упали на кровать.
– Видимо, мне в самом деле придется забыть мой возраст, – чуть отдышавшись, сказала Мария. – Ты уверил меня в этом очень ловко. Ты почувствовал мои развратные мысли и поэтому захотел меня, да? – с любопытством спросила она.
– Я тебя захотел самостоятельно. Но направление твоих развратных мыслей мне очень нравится. А особенно их разнообразие.
Они расхохотались.
– А где ты намерен учиться? – спросила Мария.
– Пока еще не намерен. Желание только. Когда думать… о том перестал, оно и появилось.
– Мне кажется, ты не слишком откладываешь исполнение своих желаний. Так где?
– В Высшей технической школе. В Москве десять лет в Бауманский собирался, все думал: вот заработаю, квартиру куплю, а уж потом… Больше некуда откладывать – скоро голова состарится. Со мной парень один работает в мастерской, он как раз в Гранд Эколь учится. По тому, что он рассказывает… Мне кажется, попробовать я могу.
– Мне тоже так кажется. Гранд Эколь довольно многообразны – ты сможешь выбрать.
Мария хотела сказать, что может узнать для него об этом подробнее, но решила, что говорить этого не надо. Ум у него живой, он сам во всем разберется. И, быть может, ему покажется неловким, что она его опекает?
Ей совсем не хотелось его опекать – ей самой нравилась его опека. Нет, не опека, а то, как он обнимает ее, кладет ее голову к себе на грудь и гладит вот так, с медленной, немножко рассеянной лаской…
Она закрыла глаза, прислушиваясь к его рукам. Они и правда двигались все медленнее, словно запинаясь.
Мария подняла голову.
– Ты уже засыпаешь, – сказала она, глядя, как закрываются его глаза. – А я хотела выпить вина.
– Да, – сказал он. – Да-да. Сейчас выпьем. Я сейчас…
– Я сама принесу, – улыбнулась Мария. – Ты потратил на меня много сил и просто не донесешь бутылку.
Когда она вернулась с бутылкой бордо и двумя бокалами, Феликс уже спал. Он лежал, раскинувшись, посередине кровати, и грудь его вздымалась медленно, мощно – так, как вздымается она только в глубоком сне, которым охвачен мужчина, уставший от работы и любви.