Французское искусство жить не напрягаясь
Шрифт:
А педали эти, как вы могли заметить, от французского велосипеда. И это не случайно. Разумеется, я и сам француз, поэтому отталкиваюсь от того, что знаю, в надежде от частного перейти к общему. Франция, конечно, не присвоила себе понятие, о котором пойдет речь в этой книге, но есть и типично французское представление о легкости. Мы с вами тщательно исследуем это представление, а я буду стараться не угодить в ловушку интеллектуального национализма. Быть французом – значит чувствовать лингвистическую и духовную связь с местом, а не с нацией; это вопрос почвы, а не крови. Идею можно считать французской лишь в том случае, если она универсальна. Французский взгляд на жизнь доступен каждому и принадлежит всем: в этом его сила, красота и величие. По выражению поэта и драматурга Шарля Пеги, Декарт был «французским кавалеристом, который задавал темп в истории мысли». Возможно, это действительно так, однако Декарт – в отличие от Пеги, который служил и погиб в Первой мировой в звании лейтенанта, – стал солдатом не из-за патриотизма, а из-за желания путешествовать и увидеть мир. Пеги намекал, что стиль и идеи Декарта были безусловно – и исключительно – французскими, однако его метод, который делал мышление таким же простым, как и само существование, на самом деле не принадлежит никому. Утверждение «я мыслю, следовательно, я существую» очевидно и универсально. Именно поэтому немецкий
Когда мы говорим «Франция», то сама Франция для нас – не более чем идея (une certaine idee), которая существует в общественном сознании в концентрированной форме: «Париж». Он же, в свою очередь, представляет собой международный символ самых разных свобод, мечту мыслителей и художников. О таком Париже рассказывает Эльза Триоле, муза Луи Арагона, в работе под чарующим названием «Незваные гости» [2] (Le Rendez-vous des etrangers). Это Париж, где Пикассо из Испании, Шагал из России и Джакометти из Швейцарии чувствовали себя как дома и не без причин:
2
Эльза Триоле. Незваные гости / Пер. Т. Иванова. – М.: Издательство иностранной литературы, 1959.
Люди с Монпарнаса образовывали своего рода Иностранный легион, но у них на совести не было другого преступления, кроме того, что они находились вдали от своей родины, родни, порвали со своей средой. ‹…› Париж предоставил нам этот уголок. ‹…› Эта среда, состоявшая из людей, находившихся вне какой бы то ни было среды, была такой же принадлежностью Парижа, как собор Парижской Богоматери и Эйфелева башня. Когда из кучки этих людей фейерверком взвивался гений, то слава его озаряла не какое-нибудь другое, а именно парижское небо.
Когда молодой китайский живописец Чжао Уцзи впервые приехал в Париж в 1948 г., он знал лишь одно-единственное французское слово, одно-единственное заклинание, сродни «Сезам, откройся». Он сказал таксисту: «Монпарнас». Он имел в виду не железнодорожную станцию, а загадочное и легендарное место, предмет грез всех начинающих художников. Там Уцзи и провел остаток своих дней – в студии по соседству с мастерской Джакометти. Китаец по происхождению, но француз по натуре.
Вы уже поняли, к чему я веду: вовсе не обязательно родиться во Франции, чтобы почувствовать влечение к французскому образу жизни. Но что же он собой представляет? Если попытаться дать ему слишком точное описание, то мы упустим его неотъемлемое качество – способность сохранять загадочность и, следовательно, привлекательность. В XVIII в., в эпоху Людовика XIV, или Людовика Великого, выдающиеся мыслители определяли хороший вкус аристократическими фразами je ne sais quoi (буквально «то, не знаю что», неуловимое нечто) или presque rien (почти ничего), которые указывали на разницу между шедевром и всем остальным. Успех связывали не c тем, сколько в него было вложено труда, а, напротив, с отсутствием видимых усилий: с естественностью и кажущейся легкостью, с которой художник достигал своих целей. Безусловно, художник трудится, но он, как талантливый фокусник или человек с хорошими манерами, не должен этого показывать. Получается, французское искусство легкости и непринужденности, где порицается тяжелый труд, восходит к Grand Siecle – XVIII в., или Великому веку, – и его духу королевского двора. Буржуазное общество, порожденное революцией, по понятным причинам придерживалось противоположного подхода, яростно отстаивая ценность труда и равенство. Чтобы обратить на себя внимание, человек должен был это заслужить, а не просто родиться в нужной семье. Так что за работу, граждане! Любопытно, что представление о легкости, в высшей степени «королевское», сохранилось. Будто революция не уничтожила королевскую власть, а распространила ее на всех, превратив каждого гражданина в монарха. «Король умер, да здравствую я!» Возможно, именно этим объясняется то, что французы недисциплинированны, капризны и так любят пожаловаться: в каждом есть королевская жилка, из-за чего человек заботится лишь о своем удовольствии. Добавьте к этому любовь к изысканной еде, острое чувство личной свободы, вкус к красоте и желание всегда быть правым. Так получается приблизительная и в то же время точная формула je ne sais quoi, которая придает французской душе неповторимый оттенок. Это смесь благородного высокомерия и обычной наглости, серьезности в легкомысленном и легкомысленности в серьезном. Одним словом, стремление к непринужденности, равнозначное элегантности и наслаждению. В крайней степени такая непринужденность принимает форму «тщательной небрежности»: на ее подготовку ушли часы, однако человек ведет себя так, будто только-только встал с постели. Это намеренная «взлохмаченность»: я только что от парикмахера, но никто не должен об этом догадываться. Я провела у зеркала несколько часов, чтобы выглядеть естественно и непринужденно. Я работал над этой страницей пару месяцев, но вам должно казаться, будто я написал ее за пять секунд. Истинное изящество всегда смотрится абсолютно естественно. Важно понимать: добиться непринужденности – целое искусство. Возможно, даже вершина искусства. В мире нет ничего сложнее. За исключением, пожалуй, одного – еще более тонкого и более трудного: не довольствоваться видимостью непринужденности, а ощущать ее внутри, жить ею. Она должна присутствовать не в виде вспышек, кратких моментов благодати, а постоянно и неотъемлемо. «Удовольствие – это легко, но нужно научиться быть счастливым», – говорил Гастон Башляр. Перейти от удовольствия к счастью – задача сложная. Башляр преподавал в Сорбонне: его отличали длинная белая борода, делавшая его похожим на Мерлина, лукавый взгляд и огромная тяга к творчеству, дружбе и поэзии (это были его личные ингредиенты рецепта счастья). В этой книге я познакомлю вас с методом Башляра – и методами других людей, поскольку не существует единого пути к счастью. Некоторые из них пересекаются. Я надеюсь, посягнув на ваше время, указать вам на те пути, которые, на мой взгляд, заслуживают внимания – во всех смыслах этого слова.
Я начал эту главу с утверждения, что приступить к делу – самое сложное. Забавно, но это вдвойне справедливо для книги о легкости и непринужденности. Любой автор оттягивает начало, долго готовится, ждет вдохновения. Но полная и глубокая готовность недостижима. Дело не в недостатке мужества или силы воли. Просто это так устроено. Иначе и быть не может. Человек должен быть богом, который может начать – и из ничего сотворить все, опираясь на свой
1
Jean-Marie Drot, Alberto Giacometti, un homme parmi les hommes, Arte editions, 2001.
Волшебное решение действительно есть. Оно невероятно простое, рассказать о нем можно в двух главах – и даже в двух словах. Если я поделюсь этим решением прямо сейчас, то вы можете закрывать книгу и сразу проверять метод на практике – чтобы не тратить время понапрасну. А я в любом случае продолжу писать – из уважения к всеобщему представлению о писательском ремесле. Но, пожалуйста, не стесняйтесь и не тревожьтесь: смело оставляйте меня одного и отправляйтесь пожинать плоды новообретенного знания как можно скорее.
Никогда в жизни я не читал и не слышал ничего полезнее. Совет умещается в две строки из книги философа Алена (он же Эмиль-Огюст Шартье: преподаватель, писатель, воин). Что ж, хватит нагнетать. Вот эти строки: «Все учение о действии можно уместить в две главы – каждая из одного слова. Глава первая: продолжайте. Глава вторая: начните. Большинству из вас порядок покажется странным, но в этом-то вся суть». Два слова: продолжайте, начните. Именно в этом порядке. Вот главная идея. Важнее продолжать, а не начинать. Спасибо. Приятно было с вами познакомиться. До свидания. Всего хорошего.
Обращаюсь к тем, кто решил задержаться и узнать побольше: должен вам кое в чем признаться. Первое, что я прочитал у Алена, – книжка «Мысли о счастье» (Propos sur le bonheur). Я взял ее в муниципальной библиотеке городка Йер-ле-Пальмье летом перед выпускным классом. Как и положено в этом нервном и склонном к драматизации возрасте, я надеялся, что найду там некую заумь и грандиозные идеи, но меня ждало разочарование. Текст состоял из банальностей и «жизненных советов», конкретных примеров было немного. Лишь через несколько лет мне удалось пересмотреть свое предвзятое отношение и по достоинству оценить меткость Алена. Некоторые считали, будто он пишет слишком уж гладко, а гладкость не может быть глубокой. «Усилия, направленные на достижение счастья, никогда не бывают напрасными». Чтобы по достоинству оценить такое изречение, нужно набраться жизненного опыта, согласитесь. Счастье – это просто, оно на расстоянии вытянутой руки, говорит нам Ален. Идея отнюдь не очевидная: нам-то кажется, что все как раз наоборот. Мы-то знаем, что в жизни ничего не дается легко. Разве мы не мечтаем о легкости именно потому, что она недостижима? Когда мы ощущаем беспомощность, бессмысленность всего на свете, собственную бездарность? Когда у нас нет сил на принятие необходимых решений? Когда заканчиваются варианты этих решений? Или – в самом общем случае – когда мы не понимаем, что дальше делать со своей жизнью? Жить и действовать проще, чем кажется. И это вам говорит человек, который любит работать. Ален не дилетант и не бездельник. Он – человек действия, просто настроен философски. Он не советует отказываться от усилий – он объясняет, на что их направить, к чему приложить. Идея довольно простая: «Все уже началось, остается только продолжать. Определитесь, где вы находитесь и куда собираетесь двигаться. Все решения по поводу будущего – в вашей голове. Продолжайте делать то, что делаете, – с каждым разом лучше и лучше».
Когда мы живем, мы захвачены опытом и вовлечены во взаимодействие с миром. Мы уже постоянно находимся в действии. Поэтому начинать не требуется: достаточно просто продолжать. Не нужно принимать серьезных решений. Ален иллюстрирует свою мысль наиболее близким ему примером – писательским ремеслом – и приводит слова Стендаля, который признавался, что потерял 10 лет жизни в ожидании вдохновения.
Даже в 1806 году я ждал идеального момента, чтобы сесть писать. ‹…› Если бы я рассуждал о своих писательских планах в 1795 году, какой-нибудь рассудительный человек мог сказать: «Пишите каждый день по часу или по два. И не обращайте внимания на вдохновение». Последуй я такому совету, десять лет жизни прошли бы лучше, чем в ожидании музы.
Другими словами, если желаете научиться писать, содержание не имеет значения. Важен сам процесс. Чем больше вы пишете, тем лучше вы пишете. «Так я и уловил один из секретов писательского мастерства, – делится Ален. – Не зачеркивайте, не останавливайтесь: начатое предложение лучше несуществующего. Если фраза вышла неуклюжей и корявой, это станет для вас уроком» {2} .
Жан Прево, писатель, участник французского движения Сопротивления и ученик Алена, тоже полагался на опыт Стендаля: «Писатель, который редактирует свой текст по ходу написания, сталкивается с трудностями после первого черновика. Того же, кто импровизирует, сложность поджидает до начала письма. ‹…› Нам не угнаться за Стендалем, когда тот берется за дело. Он всегда продолжает или возобновляет работу» {3} . Чтобы писать было легко, нужно постараться ни в коем случае не начинать писать. Стендаль с этой целью с удовольствием переписывал чужой текст, переводил, возвращался к старым черновикам, странице в дневнике или описывал произведение искусства: словом, делал что угодно, лишь бы отложить начало: «Мой дух подлинный лентяй, – говорил Стендаль. – Он и рад зацепиться за любое дело, что проще письма».
2
Alain, Minerve ou de la sagesse, Paul Hartmann, 1939.
3
Jean Prevost, La creation chez Stendhal, Mercure de France, 1951.