Французы у себя дома
Шрифт:
В воскресном приложении газеты «Монд» есть специальная рубрика — «Генеалогия». По словам автора одной из статей, генеалогист-любйтель не ограничивается установлением имен и степеней родства своих предков. Он должен выяснить, кем они были «физически, интеллектуально и морально», а это подразумевает сбор сведений о бытовых происшествиях, о случаях из жизни родственников, о профессиях предков, их материальном положении, успехах и неудачах в делах, об их отношениях с женами и мужьями, детьми и друзьями. Это и семейные анекдоты, и поиски окружавших их предметов — словом, генеалогист-любитель делает все то, чем обычно занимаются историки или литературоведы при написании биографий великих людей. И порой оказывается, что жизнь простого, ничем, казалось бы, не выдающегося человека, говорит о прошлом и больше, и красноречивее!
Стоит ли удивляться, что весьма непочтительные к пыльным архивам французские школьники проявили большой интерес к лекции специалиста по генеалогии Анри Дюваля, после которой скудные сведения о своих предках они стали
Конечно, генеалогическими изысканиями увлекается далеко не каждый француз. Но эта сторона их жизни достойна, как мне кажется, внимания хотя бы потому, что имеет прямое отношение к проблеме социальной справедливости. Французский национальный институт статистики и экономических исследований ИНСЕЕ путем опросов изучил происхождение представителей различных классов, и оказалось, что до сих пор около половины руководящих кадров таковыми являются уже в третьем поколении, как, впрочем, половина опрошенных рабочих — это дети и внуки рабочих. Таким образом, французское общество во многом остается кастовым.
Многие французы, не возводя свой род к «благородным» предкам или, на худой конец, к чиновникам, гордятся крестьянским происхождением. Особенно высоко оно котируется у политиков, которым по характеру деятельности нужно добиваться популярности в народе. Иметь предка «от земли» для них гораздо почетнее, чем, скажем, быть сыном бакалейщика или внуком торговца скобяными изделиями. Парадокс: классическая страна мещанского индивидуализма, где заветная мечта обывателя — маленькое собственное «дело» для наследника — лавка, кафе, ремесленная мастерская, работа в которых позволит тому перейти «на свой счет», словно бы стыдится своего буржуазного происхождения! Крестьянское прошлое настолько прочно в подсознании французов, что дает себя знать ощутимее, чем у большинства других народов. «Немногие западные народы цепляются так упрямо за свое крестьянское происхождение или восхваляют сельские добродетели с таким ритуальным пылом, — писал о французах американский социолог Гордон Райт. — …Нигде так много горожан не рассматривают своих крестьянских предков как знак отличия». Не следует, конечно, принимать всерьез отдающее ханжеством умиление иных горожан буколическими «крестьянскими добродетелями». В рецензии на телефильм о «крестьянском наследии» газета «Монд» писала: «Всегда бывает так, что восхваляют группы людей, которых долго презирали, в тот самый момент, когда они начинали исчезать. С крестьянами обстоит дело так, как с американскими индейцами». Вечно спешащий парижанин, особенно если он за рулем, и сейчас презрительно обзовет неуклюжего сельского жителя «навозником» или «земляной задницей», возможно, даже не догадываясь, что и у него самого реакция на множество жизненных ситуаций будет если не точно такой же, как и у его далекого крестьянского предка, то довольно сходной. Страстная привязанность к своему клочку земли, пусть это даже не поле и не виноградник, а хотя бы и маленький садик, огородик, цветник на участке, возделывание которого остается для французов одним из самых популярных видов отдыха, домовитость и умение считать сантимы — все это, безусловно, типичные свойства крестьянской психологии.
Потомки Астерикса
Яркие эпизоды национального прошлого Франции без преувеличения столь же неотъемлемая часть родословной каждого француза, как и бабушкины письма в старинной шкатулке, а портреты исторических персонажей хранятся вместе с пожелтевшими фотографиями в его семейном альбоме. Раньше вообще считалось, что французы, домоседы по натуре, плохо знают географию, но зато хорошо знают историю. Затем положение изменилось. Многие вехи прошлого французы подзабыли. Вину за это возлагают и на школьные программы, формировавшиеся в духе «Анналов» — одного из течений французской историографии, сторонники которого сделали упор на изучение «количественно измеримых» факторов жизни французского общества на различных этапах его развития, отойдя от старых метод с их бессмысленным зазубриванием дат и анекдотов из жизни великих людей.
В теории все было гладко, но на практике был допущен известный перегиб: история в школе, теснимая естественными предметами, стала терять связность, конкретную сюжетно-хронологическую основу, из нее выпадали многие крупные факты, события, имена. Все это несколько напоминало наши крайности 20-х годов, когда ученики не могли сказать, кем же была Екатерина Вторая, зато знали, что она «продукт нарастающего влияния торгового капитала»… Был проведен опрос учеников в старших классах французских лицеев, и оказалось, что больше половины опрошенных понятия не имеют, в каком, например, году произошла Великая Французская революция, а кардинала Ришелье они даже зачислили в участники этой революции.
Всполошились родители, забила тревогу печать. Не обошлось, разумеется, без сведения счетов между представителями соперничающих течений исторической науки. Были приняты срочные меры: министерство народного образования провело в южном городе Монпелье специальный коллоквиум о преподавании истории в школах, а результатом его стали более сбалансированные школьные программы.
И все-таки интерес француза к истории страны очень высок. Согласно опросу, проведенному институтом Гэллапа в 1983 году, 67 процентов французов заявили, что они интересуются, а некоторые даже «страстно
В замках, церквах, музеях по воскресеньям встретишь не только толпы иностранных туристов, щелкающих фотоаппаратами, но и скромно одетых, немного робких французских посетителей, которые с интересом разглядывают и пышную спальню Марии-Антуанетты в Версале, и выцветшие, пропитанные пороховым дымом знамена секций Парижской Коммуны в музее Карнавале, и знаменитую треуголку Наполеона, и трехцветные нарукавные повязки бойцов Сопротивления времен второй мировой войны.
Еще лет 40–50 назад французские школьники прилежно писали на классных досках: «Наши предки были галлы». По воле правителей «единой и неделимой» республики, чьи колониальные владения простирались тогда на трех континентах, ту же фразу выводили смуглые ручонки маленьких арабов и сенегальцев, кхмеров и полинезийцев. Речь шла о кельтах, пришедших на территорию нынешней Франции из долины Дуная в VII веке до нашей эры. Французы с гордостью приписывают им изобретение множества обиходных предметов — от бочки, двухкол ной повозки и матраца до мыла, плаща и даже… штанов, что вызывает законный скептицизм иностранцев. Кельтские племена, жившие в условиях родоплеменного строя, не знали единого государства; героическое, но беспорядочное сопротивление галлов легионам Цезаря в I веке до нашей эры завершилось битвой при Алезии, где римлянами был взят в плен молодой вождь галльского племени арвернов Верцингеторикс.
Теперь же в сознании французов прочно утвердился образ их легендарного предка — высокого, крепкого, с развевающейся гривой светлых волос, длинными висячими усами и суровым взглядом из-под мохнатых бровей (хотя, по некоторым данным, так скорее всего выглядели германцы, а настоящие галлы были брюнетами), одетого в просторную холщовую блузу с медными пряжками и рогатый шлем, с коротким прямым мечом на боку. На основании римских источников галлов рисуют «смелыми, сообразительными, умеющими красиво говорить, общительными, но безрассудными, тщеславными, неустойчивыми и абсолютно неспособными к соблюдению какой-либо дисциплины». В этих особенностях характера, комментирует современный французский историк де Бертье де Совиньи, «можно узнать немало черт, приписываемых иностранцами французам во все времена».
Сегодняшний француз чувствует себя прямым потомком галлов со всеми их предполагаемыми достоинствами и недостатками благодаря не столько школьным учебникам, сколько смешному человечку Астериксу, придуманному в 1959 году художниками Рене Госинни и Альбером Юдерзо. В отличие от персонажей американских «комиксов», Астерикс — забавный, маленький галл с висячими усами песочного цвета, на голове — крылатый шлем. Живет он в деревушке, расположенной в Арморике — нынешней Бретани, обитатели которой мужественно сражаются с римскими захватчиками, но постоянно ссорятся между собой, чтобы помириться только за пиршеством. Перед Астериксом трепещет сам Юлий Цезарь, а помогает мужественному воину волшебная мазь, которую приготовил жрец-друид, друг Астерикса, могучий, но недалекий каменотес Обеликс. Успех Астерикса превзошел все ожидания — к его 25-летнему юбилею в свет вышли 27 альбомов на многих языках мира общим тиражом 150 миллионов экземпляров и было снято множество мультфильмов.
На северо-востоке от Парижа, в Пикардии, решено было разбить большой туристический комплекс для детей и взрослых — «Парк Астерикса». Хотели построить и «галльскую деревню», но, к сожалению, этот проект в последнее время зачах. Зато полным ходом идет подготовка к сооружению грандиозного туристического кнногородка «Диснейленд» по калифорнийско-голливудскому образцу, что достаточно красноречиво говорит о масштабах американизации французской культурной жизни.
Сомерсет Моэм в одном из своих рассказов писал, что типичные черты национального характера французов воплотились в творчестве трех писателей-классиков: Рабле, Лафонтена и Корнеля. Рабле символизирует «галльский дух». Это непочтительность к авторитетам, привычка без ложного ханжества называть вещи своими именами, склонность к фривольной шутке, не всегда отвечающая чопорным стандартам приличия других народов. Лафонтен — это солидность, здравый смысл знающего жизнь крестьянина. Корнель — красивый жест и дерзкая бравада, символом которых является «панаш» — пышный султан на рыцарском шлеме. Все эти черты отождествляются в сознании француза с определенными персонажами истории Франции Раблезианская радость жизни — это Франциск I, чей грандиозный замок Шамбор высится на Луаре. Неугомонный забияка, одержавший блестящую победу при Мариньяне в 1515 году (одна из немногих дат, крепко засевших в голове любого школьника), но разбитый наголову и попавший в плен в битве при Павии. Франциск, самый ренессансный из королей Франции, вывез из своих итальянских походов любовь к искусству и Леонардо да Винчи с его гениальной «Джокондой». С луврских портретов Жана Клуэ и Тициана на нас смотрит хитрец с длинным носом ростановского Сирано де Вер- жерака и лукавой, двусмысленной улыбкой ловеласа на чувственных губах.