Франкенштейн: Антология
Шрифт:
И застыл как вкопанный.
Нет, существо не подкарауливало меня там. Там не было ничего. Ничего, кроме зеленой железной двери…
Тяжелая дверь распахнулась. И Хьюберт Ходсон сказал:
— Полагаю, вам лучше войти.
Ходсон забрал у меня дробовик. Я был слишком ошеломлен, чтобы сопротивляться. Очевидно, я прошел гору насквозь, а мы случайно разбили лагерь прямо напротив дома Ходсона; нас отделяла друг от друга неприступная скала, но соединял подземный проход; дверь, которая, по утверждению ученого, вела в кладовку, на самом деле открывалась в туннель.
Рядом раздалось утробное рычание. Я резко развернулся, смахнув со своего плеча руку Ходсона, и застыл. Существо было здесь, в комнате. Оно скорчилось в углу, за тяжелой стальной решеткой, и глядело на меня осознанно и с ненавистью. И тут все детали сложились в моем сознании в одну целую, поразительную и яркую картину. Решетка крепилась к стене с одной стороны при помощи петель, так что могла открываться и закрываться. Существо сидело в клетке с тремя созданными природой каменными стенами, всего в нескольких шагах от меня, — чудовищная карикатура на человека. Бочкообразная грудь, покатые тяжелые плечи, длинные руки. Короткие, жесткие волосы щетинятся на всем теле, но лицо гладкое и коричневое, широкие ноздри трепещут, маленькие глазки горят под низким нависающим лбом. Я увидел темный, влажный пластырь у него на боку, пятна крови на полу и стоящую между нами, держась одной рукой за решетку, старуху. Она повернулась и зыркнула на меня, и в глазах ее полыхнула злоба куда более жгучая и нечеловеческая, чем тлела в зрачках странного существа.
А существо рванулось ко мне. Гигантская рука дернула решетку, и сталь зазвенела, завибрировав. Я хотел закричать, предостеречь старуху, но существо ею не интересовалось. Оно просто игнорировало ее. Оно тянулось ко мне, растопырив когтистые пальцы, и рычало, обнажив желтые зубы. Я попятился, и Ходсон вновь опустил руку мне на плечо:
— Идем. Не надо нам оставаться тут. Он знает, что вы ранили его, и я бы не стал полагаться даже на эти стальные прутья, если он выйдет из себя.
— Но женщина…
— С ней ничего не случится, — перебил он.
И подтолкнул меня к лаборатории. Рычание поутратило ярость, и я услышал, как старуха заговорила на каком-то непонятном языке — заговорила, обращаясь к существу. А потом вторая железная дверь с лязгом захлопнулась за нами.
Ходсон отвел меня в комнату, указал на стул и принялся рыться в ящике стола. Я заметил, что он сунул в карман шприц.
— Вы собираетесь воспользоваться этим? — спросил я.
Он кивнул и открыл большую коробку с медикаментами.
— Транквилизатор, — пробормотал Ходсон.
— Но оно разорвет вас, едва вы приблизитесь.
— Женщина удержит его, — сказал он. — Ждите здесь. Я вернусь, когда исправлю то, что вы натворили.
Он ушел за занавеску. Я сидел и ждал.
Вернулся Ходсон, с закатанными рукавами рубахи, налил два больших стакана и протянул мне один.
— Рана несерьезная, — сообщил ученый. — Он выживет.
Я кивнул. Ходсон уселся напротив меня. Вкус спиртного показался
— Значит, вот оно, правильное изучение человека? Стрельба в человека?
— Это человек?
— Несомненно.
— Оно напало на мой лагерь. Убило лошадь. У нас не было выбора.
Ходсон кивнул:
— Все верно. Такова природа человека. Убивать и не иметь выбора. — Он устало покачал головой и вдруг рассмеялся. — Итак, вы раскрыли мою тайну. Что теперь?
— Не знаю. Тайна осталась тайной. Мне бы хотелось осмотреть существо.
— Нет. Это невозможно.
— Но вы-то досконально исследовали его, полагаю?
— В физическом смысле? — Он пожал плечами. — Мне интереснее изучать его поведение. Вот почему я разрешаю ему бесконтрольно бегать на воле.
— И все же оно возвращается сюда? Возвращается в клетку по собственной воле?
Он снова рассмеялся:
— Я же говорил вам. Природа человека — не иметь выбора. Он возвращается, потому что он — человек, а человек приходит домой. Основной инстинкт. Чувство собственности.
— Вы уверены, что это человек?
— Гоминид. [85] Да, абсолютно.
85
Гоминиды — семейство наиболее прогрессивных приматов, включающее в том числе и людей. Ранее к гоминидам относили только людей и их вымерших предков.
— Вы расскажете мне о нем?
— Сейчас поздновато для секретов.
— Как вы можете быть убеждены, что это человек? Или человекообразное? А не, скажем, новый вид примата? Каким определением, каким критерием вы пользуетесь?
— Критерием? Вы так ничего и не поняли. Есть только одно определение человека. Я пользуюсь абсолютным критерием.
Я ждал, но объяснений не последовало. Он пил, прихлебывая мелкими глотками, кажется предвкушая вопросы.
— Вы открыли его здесь, так?
— В определенном смысле — да.
— Давно вам известно о нем?
— Много лет.
— И есть другие?
— На данный момент нет.
Все это ни о чем мне не говорило.
— Почему вы ждали так долго, зачем скрывали? Что вам дало ваше молчание?
— Время. Я уже говорил вам как-то. Время — самое важное. Я изучал его как человека, а не как диковинку. Естественно, ему нужно было время, чтобы повзрослеть. Разве можно судить о поведении человека по ребенку?
— Значит, вы нашли его, когда он был еще очень мал?
— Да. Воистину очень мал.
Он таинственно улыбнулся.
— И когда вы определили, что это человек?
— До того, как я… нашел его.
— Это бессмысленно! — воскликнул я. — Зачем говорить загадками? Каково ваше определение человека?
— Я не нуждаюсь в определении, — заявил он, явно наслаждаясь.
Ходсону хотелось рассказать мне все, неодолимая тяга ошарашивать коллег вернулась к нему, поднимая настроение.
— Видите ли, я не совсем открыл его, — сказал он. — Я знал, что он человек, потому что создал его.