Франкенштейн: Антология

Шелли Мэри

Два дня спустя я был в порядке — в порядке относительном, в котором пребываю до сих пор. Рано утром мы поехали туда, откуда я прибежал. Моя лошадь, как всегда, вела себя спокойно, несмотря на страшную рану в боку. Это была добрая кобыла, и я радовался, что она осталась жива. Грегорио изнывал от любопытства, недоумевая, отчего я настоял на этом путешествии, но я не мог ему ничего объяснить. Я никому не мог ничего объяснить, и, когда мы достигли вершины холма, моя последняя надежда исчезла. Именно этого я и ожидал, именно это с ужасом предчувствовал.

Узкой лощины больше не было. Верхушка горы действительно соскользнула назад, образовав Тарпейскую скалу, [86]

с которой и сорвались, разбившись насмерть, мои надежды; у подножия, там, где недавно стоял дом, громоздились расколотые камни и вывернутые комья земли. От жилища Ходсона и туннеля под горой не осталось и следа. Я смотрел вниз с холма, но спуститься так и не рискнул. Да и зачем? Я не найду среди этих развалин ничего, что помогло бы мне выяснить, какая из историй Ходсона была обманом. В конце концов, это ведь могла быть и обезьяна…

86

Тарпейская скала — в Древнем Риме отвесный утес с западной стороны Капитолийского холма, с которого сбрасывали осужденных на смерть государственных преступников.

Да, могла быть. Могло быть и так, что он ничего не сделал со мной в своей лаборатории. Могло быть.

Оставался лишь один способ проверить, но способ этот был слишком ужасен, чтобы рассматривать его всерьез; он граничил с безумием.

— Спустимся? — спросил Грегорио.

Я мимолетно подумал об Анне, невинной и беспомощной, заключенной в рамках, которыми Ходсон ограничил ее жизнь, об Анне, погребенной где-то под этими тоннами камня. Ждала ли она меня в момент гибели в моей постели? Впрочем, не важно. У меня не было сил, чтобы горевать о ком-то еще, кроме себя.

— Спустимся? — повторил Грегорио.

— Незачем.

— Это все, что ты искал?

— Это вообще все, друг мой.

Грегорио моргнул. Он не понял. Мы двинулись обратно к лагерю, и проводник нервно поглядывал на меня, удивляясь, отчего я не смотрю на него. Но он был тут ни при чем.

Шел дождь, но из-за туч выбивалось солнце. Ровный гусиный клин пролетел над нашими головами. Он направлялся к горизонту, подчиняясь невнятному зову. На деревьях пели птицы, мелкие зверьки убегали с нашей дороги. Мир вертелся сам по себе, неумолимо и независимо; отстраненная природа не обращала на нас внимания. Возможно, в те несколько секунд, когда земля задрожала, природа рассердилась и действовала, защищая себя, но теперь она вновь притихла; теперь она будет жить.

Мы сложили палатки и направились обратно в Ушуаю.

В гостинице меня ждало письмо от Сьюзен, говорящее о том, как она любит меня, и Джонс сообщил мне, как выглядит мыс Горн с высоты птичьего полета…

Ресторан закрывался.

Припозднившиеся клиенты разошлись, официанты топтались в углу, дожидаясь одного меня. Сьюзен тоже давно ушла. Мой стакан был пуст, и я был один. Я кивнул официанту, и он быстро принес счет. Он думал, я пьян. Я расплатился, дал щедрые чаевые и вышел на улицу. Было поздно; случайные прохожие торопливо шагали мимо. Они были посторонние, и я был посторонний. Я побрел домой, медленно и задумчиво, в сопровождении того ужаса, который я могу носить — а могу и не носить — в своих чреслах. Этого я никогда не узнаю.

Некоторые вещи лучше не знать.

ДЖО ФЛЕТЧЕР

Франкенштейн

Джо Флетчер — вольный литератор и критик, работала редактором-консультантом в нескольких крупных издательствах Великобритании. Флетчер регулярно публикуется в «Science Fiction Chronicle» и различных изданиях «Британского общества фэн-тези» (British Fantasy Society). Совместно со Стивеном Джонсом выступала в качестве составителя антологии «Газовый свет и призраки» («Gaslight and Ghosts»). Стихи Флетчер выходили

в антологиях «Мы больны» («Now We Are Sick») и «Оборотни» («The Mammoth Book of Werewolves»), а документальные произведения печатались в таких книгах, как «Власть страха» («Reign of Fear»), «Пир страха» («Feast of Fear»), «Джеймс Герберт. Преследуемый хоррором» («James Herbert: by Horror Haunted») и «Величайшие тайны мира» («The world's greatest mysteries»). Кроме того, Флетчер выпустила мозаичный роман ужасов для подростков.

Стол стоит. Труп лежит. Над ним доктор ворожит. «Только б получилось все», — Франкенштейн твердит. Как он розов, бел и ал, Человечий матерьял, Доктор Ф. его кроит, Сам с собою говорит. «Хорошо бы вышел прок, Это будет всем урок, Ахнут Запад и Восток», — Франкенштейн бубнит. «Ну-ка, ну-ка, шей смелей, Ниток разных не жалей, Иглы выбирай острей», — Франкенштейн ворчит. «Если что, сажай на клей, Клок удержится верней. Главное — ты не робей», — Франкенштейн бурчит. Вот он косточки сложил, Вот и мясо нарастил, Франкенштейн — Вот и кожей все обшил — Очень грозный вид! Только мозги дать не смог — Утомился, изнемог. «Я уже не чую ног», — Франкенштейн хрипит. Буря! Вдруг как грянет гром! Полетело все вверх дном, Провода как задымят, Циферблаты — заискрят. В сшитый труп ударил ток, И свершился страшный рок. Горе! Чудище встает, Зубы щерит и ревет, Страшным голосом рычит. Доктор в ужасе вопит. Ростом вставший труп высок: Подпирает потолок. Но при этом туп как дуб И неуправляем труп. Бедный доктор, ты пропал! Видишь жуткий сей оскал? Убегай скорее прочь, Пусть снаружи дождь и ночь. …Чем же кончился сюжет? Чудища, конечно, нет: Удалось остановить И оживший труп убить. А в округе той опять Воцарилась тишь да гладь. Доктору же благодать Более не знать. Доктор, доктор, ты в Аду! Сам накликал ты беду: «Господа я превзойду», — Ты дудел в дуду. В чем истории мораль? Хоть ученым очень жаль, Но спокойнее порой, Чтоб теорией сырой Оставались те идеи, Что опасностями веют!