Франкенштейн: Антология

Шелли Мэри

Один за другим они подставляли ладони под нож, и их кровь смешивалась у нее на коже.

Натаниель остался последним. Он считал это глупым и ненужным: зачем лишние травмы, когда команде понадобятся все силы? Но его отказ принес бы больше вреда: с безразличным видом он протянул руку, повторяя про себя мантру, которая помогала ему подавлять боль.

Крепкие пальцы Жозефины зажали его пальцы, она взглянула ему в глаза, она улыбнулась и ударила острием, проткнув ладонь, царапнув по кости и чуть не выбив его из гипноза мантры.

Чуть, но не выбив. Крик боли

потерялся в мысленном бормотании, он удержал ее взгляд и подумал, что в ее глазах видит больше боли, чем она видит в его.

Он не двигался, пока она не выдернула нож. Потом она подняла руку, и да, у нее тоже текла кровь. Острие, проткнув его ладонь, вонзилось и в ее, как, может быть, и было задумано.

Поправка: как наверняка и было задумано.

— Если мы навредим друг другу, — сказала она искренне и лживо, хотя никто и не думал верить, и он меньше всего, — мы навредим самим себе. Мы — команда, мы теперь связаны. Команда — это главное. Запомним это.

При отливе, как и предсказывал Натаниель, выступившие над водой камни протянулись дорогой от китенка к матери, от их маленького островка к большому соседу.

Это была трудная дорога, приходилось перепрыгивать с одного острого мокрого клыка на следующий, когда под самыми ногами жестокое течение закручивало льдисто-серую воду. Но они помогали друг другу: храбрые подбадривали неуверенных или подгоняли их бранью, смотря что лучше помогало, самые сильные проделали путь дважды или трижды, перетаскивая рюкзаки и протягивая руку в самых сложных местах, и наконец, пусть промокшие от брызг и дрожащие, пусть в порванных джинсах и сорвав кожу на ладонях, потеряв еще немало крови сверх пролитой раньше, но они благополучно перебрались. Повалились на редкую траву, устало улыбаясь друг другу, колотили кулаками воздух и вопили, насколько оставалось дыхания.

Никто не улыбнулся Натаниелю, никто даже не взглянул в его сторону, хотя он нашел им дорогу и прошел по ней и первым, и последним, хотя нес больше других и чуть не попался с последним рюкзаком, прыгая по скрывающимся под водой камням, когда прилив начался раньше, чем они ждали.

Он кивнул без улыбки, жалея, что он это чувствует, что ему не все равно, и пошел осматривать берег.

Под закрепленным колышками брезентом он нашел семь каноэ, спасательных жилетов, шлемов и весел.

Здесь оказались и пайки, и складные горелки, и маленькие канистры — все необходимое. Палатки не было, но под брезентом, натянутым на раму из весел и прижатым по краям камнями, хватило места для всех.

Поев, они развели костер из плавника, просушив для растопки — идея Натаниеля — щепки над горелками.

— Нет карты, — сказал Тарьян. — Они не оставили нам карты. Как мы должны искать Джеймсей?

— Вдоль цепи островов, — сказал Натаниель. — Они тянутся непрерывно, а если мы будем держаться с подветренной стороны, они прикроют нас от ветра и самого сильного волнения. Потом будет примерно миля по открытому морю точно на юг — и Джеймсей.

— Ты знал, — обвинила его Шарлотта. —

Ты заранее знал задание и подготовился.

— Нет, — сказал он.

— Ты просто случайно запомнил карту, так, что ли?

Он пожал плечами:

— Наверное, так. Я смотрел карты на шхуне… — Этого было вполне достаточно: он запомнил их с первого взгляда, а забывать не умел. То, что он выучил, навсегда оставалось с ним. — Пустой трюк. Полезный, но пустой.

— Вроде тебя, значит.

Он взглянул на нее, увидел в ней досаду и гнев, уже знакомые по игре в шахматы. С картами эмоций было то же самое: однажды выученное не забывалось.

«Увы», — подумал он и стал смотреть в огонь, где самые жаркие языки были зелеными от соли.

Спавший почти без укрытия, дальше всех от стенки, почти не касаясь других, почти отдельно, он не счел себя обязанным, проснувшись, оставаться с командой, сбившейся вместе во сне. Он выкатился из-под навеса, встал на ноги и ушел к волнующемуся морю. Ветер жестоко кусал его сквозь мокрую одежду, но он радовался холоду и жалящим лицо брызгам.

Глядя в темноту, где волны с шипением разбивались о камни, он не увидел и не услышал ее, пока она не подошла совсем близко и не тронула его за плечо.

Жозефина, конечно, капитан команды, главный игрок: неплохой выбор в конечном счете, учитывая, что, окажись главным он, любая команда пребывала бы в состоянии непрерывного бунта. Начинай с нуля, учись быстро: уроки по психологии лидерства никогда не пойдут впрок такому, как он, — так бы он и сказал им, если бы мог заставить их слушать. На случай, если они сделают новую попытку. «Я получился неправильно, — сказал бы он. — Так нельзя. Эволюция уже замутнена демократией, теперь нельзя просто перескочить через большинство. В следующий раз будьте осторожнее, дайте несчастному ублюдку какую-нибудь зацепку в нормальности, иначе ему от начала до конца не за что будет держаться…»

— Помнишь, — сказала Жозефина, с отвращением выдавливая слова, — что он сказал за завтраком насчет спать друг с другом? Если это на пользу команде.

— Да, — настолько бесстрастно, насколько было в его силах, ответил он.

— Ну, я об этом думала. Я думала, все, что сделало бы тебя одним из нас, стоило бы того… Но ведь ничего не выйдет, да?

— Не выйдет, — согласился он тем же тоном. Так же отчужденно.

— Для этого уже поздно.

— Да.

Уже давно было поздно, с его первой недели в лагере. Хотя он и начал с нуля, публично состязаясь с остальными.

— Ты… искусственный, — сказала она, пытаясь что-то прояснить для себя. — Тебя сделали лучше нас. Вот в чем дело.

— Нет. Не важно, как я получился. Я такой же настоящий, как вы. Не иной.

— Лучше — это иной. Произведение искусства, да? Настоящий — может быть, но людям трудно мириться с реальностью, когда ее слишком много. Понимаешь?

— Да, — сказал он, сгибаясь под грузом знаний, под грузом реальности.

— Ну и вот. Наверно, ничего не изменилось.

— Наверно, нет.