Франкенштейн: Мертвый город

Кунц Дин Рей

– Но все, что вокруг них, – продолжил я, – так прекрасно, и небо, и леса, и поля, все. И я радуюсь за них, потому что они оказались в таком красивом месте, – я посмотрел на Амалию, она улыбалась, и я спросил: – Это звучит очень глупо?

– Совсем нет, Иона. Мы оба знаем, кто у нас сегодня король глупости.

– Я кое-что произнесу через минуту или две, такое умное, что вы ахнете, – пообещал Малколм.

Мы перешли к следующей картине, почти такой же прекрасной, как «Девушка в красной шляпе», но, когда я всматривался в нее, появилась тревога, и скоро она переросла в страх, от которого меня затрясло.

63

Когда доктор

Джубал Мейс-Маскил умчался вдаль, не протаранив другой автомобиль, миссис Нозава вернулась в свой кабинет, оборудованный в глубинах химчистки. Подумав, к кому из подруг обратиться за информацией, позвонила Ирине Вавиловой. Ирина и ее муж Андрей играли в Московском симфоническом оркестре. В конце 1939 года, когда оркестр гастролировал в Норвегии, они сбежали, решив не возвращаться в Советский Союз, и годом позже добрались до Соединенных Штатов. Андрей год назад умер, но Ирина, теперь пятидесяти пяти лет от роду, продолжала преподавать историю музыки в университете.

Ирина овладевала азами оригами под руководством Сецуко Нозавы и обрадовалась ее звонку. Она знала Джубала Мейса-Маскила и полагала его свиньей. Когда она только появилась в университете, он подкатывался к ней на вечеринках, даже когда Андрей находился в том же зале, а Норин, жена Джубала, стояла в считаных футах.

Он стал более агрессивным после того, как в 1962 году умерла его жена, а в последние два года вообще разительно переменился, представляя себя Че Геварой Чарльстона, штат Иллинойс. Вероятно, этой перемене в первую очередь способствовали наркотики, из-за которых его в самом скором времени могли уволить или отправить на пенсию. Некоторые люди говорили, что перемены начали происходить с ним после ужасной смерти Норин, но Ирина не верила в сострадательность Джубала, даже по отношению к жене.

Что за ужасная смерть? Норин поехала в Аризону, навестить брата и его семью. Однажды вечером, после того, как все улеглись спать, она одна сидела у бассейна, наслаждаясь теплым вечером пустыни. Наутро ее нигде не могли найти. И арендованный ею автомобиль больше не стоял на подъездной дорожке. Полиция обнаружила автомобиль на стоянке у торгового центра. Тело Норин лежало в багажнике. Со связанными руками и ногами. Ее забили до смерти молотком. В этом преступлении даже не нашли подозреваемых.

У Джубала оказалось железное алиби? Что за странный вопрос. Большинство людей полагало его псевдоинтеллектуалом и свиньей, но никто и подумать не мог, что он способен на убийство. Слишком он был трусливым, совершенно бесхребетным. И так уж вышло, что в ту неделю, когда Норин отправилась в Аризону, Джубал председательствовал на трехдневной конференции под названием «Холодная война: необходимость или хитрый трюк?». В ней участвовали девяносто два представителя университетов шестнадцати штатов. Он никуда не отлучался, и даже поздними вечерами кто-то его да видел: учитывая количество участвовавших в конференции женщин. Если на то пошло, Норин убили в последний вечер конференции, которая закончилась вечеринкой, продолжавшейся до часа ночи. К этому времени ее уже похитили и убили в далеком Скоттсдейле.

Миссис Нозава посчитала, что Лукас Дрэкмен, удивительно разносторонний и умный, учился на первом курсе в тот год, когда доктор Мейс-Маскил овдовел. И, по мнению миссис Нозавы, представлялось интересным узнать, на какую сумму Норин застраховала свою жизнь и владела ли существенными активами, которые в случае ее смерти переходили в собственность мужа.

Миссис Нозава надеялась, что мистер Тамазаки из «Дейли ньюс» не попросит ее найти ответы и на эти вопросы.

Хотя проведенное маленькое расследование доставило ей огромное удовольствие, она все-таки не собиралась превращаться в частного детектива, поскольку ее целиком и полностью устраивал привычный образ жизни.

Когда миссис Нозава попрощалась с Ириной и разорвала связь, Тосиро Мифунэ положил огромную голову ей на колени, и она почесала его за ушами. Сказала, что он хороший мальчик, очень хороший мальчик, и мир стал бы несравненно лучше, если бы люди в своем поведении больше походили на собак. Для лабрадора-ретривера Тосиро был собакой крупной, но при правильном подходе и он умел мурлыкать от удовольствия.

64

Картина, которая нагнала на меня страху, была прекрасной, и все последующие годы я воспринимал ее не иначе, как шедевр. Написал ее Карел Фабрициус, голландец, ученик Рембрандта. В тридцать два года его разорвало в клочья, практически со всеми – за редким исключением – картинами при взрыве порохового завода в Делфте в 1654 году, который уничтожил треть города.

Картина, очень маленькая, называлась «Щегленок на стене, освещенной солнцем». Она считалась лучшей за все столетие картиной, посвященной птицам. Фоном служила залитая солнечным светом стена. На ней висела кормушка, размером десять на шесть дюймов, на которой и устроилась птичка. Тонкая цепочка длиной в пару футов, пристегнутая к лапке, не позволяла щегленку улететь, но он мог подниматься в воздух, пробуя силу крыльев, чтобы снова опуститься на кормушку, так что существование он влачил такое же жалкое, как попугай в большой клетке.

Жестокость пленения, бездумное решение хозяина посадить его на короткий поводок разрывали мое сердце, хотя, казалось бы, сердце не может разорваться. Но жизненные обстоятельства птицы являлись только одной из причин, по которым картина перепугала меня. Настроение птицы – вскинутая головка, повернутая к зрителю (а в мире картины – к своему хозяину), что-то в позе щегленка говорило о том, что он, конечно, на привязи, но эта привязь не сломает его, и он готов и дальше стоически выдерживать страдания. И я, наверное, расплакался бы, если бы надолго задержался у этой картины.

Жизненными обстоятельствами птицы и ее отношением к ним дело не заканчивалось. В дрожь меня вогнал правый глаз щегла. На картине левый глаз находился в тени, но правый блестел жидкой капелькой света, нарисованный с таким мастерством, что не вызывало сомнений: эта птичка могла видеть. И глаз не просто смотрел на зрителя. Взгляд не только его пронзал, но и рассказывал ему и всему окружающему миру о крайней жестокости заточения.

Но и это было еще не все.

Внезапно я понял, что означает для меня эта картина, и подумал, что мне понятно ее значение для художника. Многие, кто верит в Бога, также уверены, что Он не просто Создатель всего живого, но растворен в природе, всегда с нами, знает о каждом из нас и заботится обо всех. И через правый глаз птицы, такой влажный и яркий, которым она смотрела на своего хозяина, за ним наблюдал и наш Создатель. Видел и любил хозяина птички, но при этом скорбел о его жестокости. Этот глаз точно так же смотрел и на меня, не только на хозяина птички, знал, что во мне хорошее, а что плохое, знал о моей храбрости и о моей трусости, знал и о моей лжи. Десятилетним я бы не смог обратить все мои тогдашние мысли в слова, но понимал: как птичка, я тоже на цепи, и каждая моя ложь – очередное звено этой цепи, я одновременно и птица, и ее хозяин, посажен на цепь и подвергаюсь опасности, благодаря своим действиям.