Франсуа-найденыш
Шрифт:
— В хорошенькой же я семейке живу, если Мадлена впрямь такая! — закипела Мариэтта. — Ну, я им покажу — мне терять нечего. Да вы понимаете, бедная моя Севера, куда я попала и что обо мне скажут? Нет, мне там нельзя оставаться, нужно уходить. И эти ханжи еще смеют других осуждать только потому, что их беспутство один господь бог видит! Пусть она теперь попробует про вас или меня дурное слово сказать! Я тут же с ней распрощаюсь и к вам перееду; если она взбесится, найду, что ответить; а уж если захочет силой меня вернуть, пойду жаловаться и все про нее выложу, так и знайте.
— Нет, Мариэтта, есть выход получше: поторопитесь-ка замуж. Мадлена в согласии не откажет: ручаюсь, ей не терпится от вас отделаться. Вы же мешаете ей путаться с этим
— Уговорились! — ответила Мариэтта, с размаху переломив свой пастуший посошок о цветущую яблоню. — Вот вам мое слово. Ступайте за ним, Севера, — пусть нынче же вечером идет к нам просить моей руки, а в воскресенье оглашение делает.
XXIII
Никогда еще Франсуа не было так грустно, как в ту минуту, когда он уходил с берега, где тайком подслушал эту бабью болтовню. На сердце у него лежал не то что камень — целый утес, и, возвращаясь, найденыш на полпути почувствовал, что не в силах идти домой; он решил свернуть на дорогу Кувшинок и посидеть в дубовой рощице, на самом краю выгона.
Оставшись один, он разрыдался, как ребенок, и сердце у него защемило от горя и стыда: его бросало в краску при мысли обо всей этой напраслине и о том, что его доброму дорогому другу Мадлене, которую он всю жизнь любил так преданно и почтительно, его услуги и благие намерения принесли только клевету и оскорбления.
«Господи, господи! — сокрушался он про себя. — Неужели люди столь злы и такая дрянь, как Севера, имеет наглость мерить на свой аршин такую честную женщину, как моя милая матушка? А эта девчонка Мариэтта! Ведь она еще ребенок, не понимающий, что такое зло! Ей бы во всем чистоту да правду видеть, а она слушает дьявола и верит его словам, словно в зубах у него уже побывала! Выходит, им поверят и другие; раз большинство смертных почитают зло обычным делом, то почти все решат, что если я люблю госпожу Бланше, а она меня, значит, мы любовники».
Тут бедный Франсуа глубоко задумался: он призвал на суд свою совесть и стал допрашивать себя, нет ли его вины в том, что Севера так худо отзывается о Мадлене; разумно ли он держался и не дал ли, пусть без умысла, а лишь по неосторожности и нескромности, повода к дурным предположениям. Но сколько найденыш ни размышлял, он не мог вспомнить за собой ничего подобного, потому что этого у него и в мыслях-то никогда не было.
Наконец, хорошенько раскинув умом, он сказал себе еще вот что:
«Ну, а даже если моя привязанность перешла в любовь, разве это грех перед богом теперь, когда Мадлена овдовела и вправе искать себе мужа? Я отдал ей с Жанни немалую долю своих денег. Но у меня их еще достаточно, чтобы считаться хорошей партией, и, выйдя за меня, Мадлена не навредит своему сыну. Поэтому с моей стороны желать брака с нею — не тщеславие и не расчет, и никто ей не докажет, что я полюбил ее из корысти. Конечно, я найденыш, но ей это безразлично. Она любила меня как сына, то есть самой сильной любовью; значит, может полюбить меня и другою. Я вижу, что если не женюсь на ней, ее недруги нас разлучат, а расстаться с нею еще раз для меня смерти подобно. Кроме того, я ей еще нужен, и было бы низостью бросить её с такой кучей забот на руках, когда у меня, кроме денег, тоже есть руки, которые могут ей служить. Да, все, что мое, должно принадлежать и ей; а так как она постоянно твердит, что помаленьку разочтется со мной, моя обязанность — выбить у ней из головы эти мысли, объединив наше имущество и жизни с позволения господа и закона. К тому же долг перед сыном велит ей беречь свое доброе имя, а для этого есть лишь одно средство — замужество. Как же я об этом сам не подумал? Не уколи меня змея своим жалом, я бы ни о чем не догадался. Я был слишком прост, ничего не подозревал, а бедная моя матушка так добра ко всем, что даже не думает, как ей навредить
И ничему больше не удивляясь, ни о чем себя не спрашивая, Франсуа зашагал домой с твердым намерением тотчас же поговорить с госпожой Бланше о своем решении и на коленях просить ее бога ради взять его в мужья, чтобы он на веки вечные стал ее опорой.
Но когда, возвратясь в Кормуэ, он увидел Мадлену, прявшую шерсть на пороге дома, лицо ее впервые в жизни произвело на него такое впечатление, что он оробел и сник. Обычно Франсуа подходил к ней с открытым взглядом и первым делом справлялся о ее здоровье; теперь же он задержался на мостике, словно рассматривал мельничный шлюз, но украдкой поглядывая на нее, А когда она повернулась к нему, он отвел глаза в сторону, сам не понимая, что с ним и отчего ему так трудно начать разговор, совсем недавно казавшийся и уместным и пристойным.
Тут Мадлена подозвала его:
— Иди сюда, Франсуа, мне надо с тобой поговорить, пока мы одни. Сядь рядом и откройся мне как на духу: я хочу знать правду.
Франсуа, ободренный такими словами, уселся рядом с Мадленой и сказал ей:
— Не сомневайтесь, милая матушка: я откроюсь вам, словно самому господу богу, и вы, как на исповеди, услышите от меня всю правду.
Найденыш вообразил, что до нее, наверно, дошли какие-нибудь пересуды, и у нее явилась та же мысль, что у него; он обрадовался этому, но ждал, чтобы она заговорила первая.
— Франсуа, — начала Мадлена, — тебе уже двадцать один, пора подумать, как устроиться в жизни. Или, может быть, у тебя другие намерения?
— Нет, нет, я с вами во всем согласен, — ответил Франсуа, краснея от удовольствия. — Продолжайте, милая матушка.
— Вот и хорошо! — одобрила она. — Я ждала такого ответа и, надеюсь, правильно угадала, что тебе по душе. Ну что ж, твои желания — мои желания, и я, может быть, подумала об этом еще раньше, чем ты. Но прежде мне хотелось убедиться, по сердцу ли ты этой особе; теперь же я вижу, что если она тебя еще не полюбила, то скоро полюбит. Ты, наверно, и сам так считаешь, а потому мог бы мне сказать, далеко ли у вас зашло. Ну, что ты смотришь на меня с таким растерянным видом? Разве я говорю непонятно? Но ты, наверно, застыдился, и тебе надо помочь. Так вот, бедняжка все утро дулась, потому что вечером ты малость подтрунил над ней, и она, пожалуй, вообразила, что ты ее не любишь. Но я-то вижу, что это не так; правда, ты выговариваешь ей за ее капризы, но лишь потому, что капельку ревнуешь. Пусть это тебя не останавливает, Франсуа. Она молода, красива, и это, понятное дело, опасно. Но если она любит тебя, она образумится и станет послушной.
— Хотел бы я знать, милая матушка, о ком вы говорите, — удрученно молвил Франсуа. — Я вас не понимаю.
— Не понимаешь? В самом деле? — улыбнулась Мадлена. — Может быть, мне все приснилось, или ты просто решил держать это в тайне от меня?
— В тайне от вас? — воскликнул Франсуа, схватив Мадлену за руку, но тут же отпустив ее; потом он взялся за кончик передника, измял его, словно чуточку рассердился, поднес к губам, словно хотел поцеловать, и наконец оставил в покое, как раньше руку, ему казалось, что он не то расплачется, не то вспылит, не то сомлеет от слабости, и все это — одно за другим.
— Полно, сынок! — успокоила его удивленная Мадлена. — Ты расстроен, а это доказывает, что ты влюблен и дела твои идут не так, как тебе хочется. Но уверяю тебя: у Мариэтты доброе сердце, она тоже расстраивается, и если ты честно во всем признаешься, ответит, что думает только о тебе.
Франсуа вскочил на ноги, молча походил по двору, потом вернулся и сказал Мадлене:
— Удивляюсь, как вы только до этого додумались, госпожа Бланше; что до меня, то мне такое даже в голову не приходило — я отлично знаю, что барышня Мариэтта не питает ко мне ни склонности, ни уважения.