Фрекен Смилла и её чувство снега (с картами 470x600)
Шрифт:
Я беру в гардеробе свое пальто. В висках стучит. Мне кажется, что все смотрят на меня. Я оглядываюсь в поисках механика. В надежде, что он может что-нибудь придумать. Ведь большинство мужчин хорошо знают, как увиливать, избегать чего-нибудь, удирать. Но вестибюль пуст. Никого, кроме меня и гардеробщицы, которая выглядит более серьезной, чем ей следовало бы быть, принимая во внимание, что она могла бы радоваться, что всякий раз, вешая пальто на вешалку, получает 50 крон.
В это мгновение раздается смех. Громкий, душераздирающий, звучный.
У меня так мало времени. Я пробираюсь между столиками и пересекаю пустую танцевальную площадку. На трех белых музыкантах, стоящих позади него, светло-желтые смокинги, их лица белы, как клецки. Он во фраке. Он страшно толстый, лицо его словно черный, лоснящийся от пота шар, белки его больших глаз налились кровью, они выпучены так, словно пытаются исторгнуть из себя находящиеся за ними в черепе губительные алкогольные промилле. Его внешность соответствует тому, что он есть на самом деле, — колосс на пьедестале, который уже рассыпался и исчез.
Но музыка осталась той же. Даже сейчас, когда он играет вполсилы, это удивительно насыщенный, золотистый и теплый звук, и даже в этой бесцветной мелодии интонации его осторожны, глубоки, насмешливы. Я встаю прямо у низкого края сцены.
Когда они заканчивают, я поднимаюсь на возвышение. Он улыбается мне. Но это улыбка без тепла, это просто пьяная поза по отношению к окружающему миру, которая, видимо, не покидает его, даже когда он спит. Если он когда-нибудь спит. Я беру его микрофон и поворачиваю его в сторону от нас. Люди, сидящие позади нас, перестают есть. Официанты застывают на месте.
— Рой Лоубер, — говорю я.
Его улыбка становится шире. Он пьет из большого стакана, стоящего рядом с ним.
— Туле. Вы когда-то играли в Туле.
— Туле…
Он произносит это осторожно, оценивающе, так, будто слышит впервые.
— В Гренландии.
— Туле, — повторяет он.
— На американской базе. В «Северной звезде». В каком это было году?
Он улыбается мне, автоматически покачивая своей трубой. У меня так мало времени. Я хватаю его за лацканы фрака и притягиваю к себе большое лицо.
— «Мистер П. Ч.» Вы играли «Мистер П. Ч.»
— Они умерли, darling [15] .
Его датский так неразборчив, что звучит почти по-американски.
— Давным-давно. Их больше нет. Мистер П. Ч. Пол Чамберс.
— В каком году? В каком году?
Взгляд его, пьяный и отстраненный, словно остекленел.
— Их больше нет. И меня нет, darling. Скоро не будет. Any time [16] .
Он улыбается. Я отпускаю его. Он выпрямляется и вытряхивает слюну из трубы. Тут меня осторожно снимают со сцены. Позади меня стоит механик.
15
Дорогая (англ.)
16
В
— Уходи, Смилла.
Я направляюсь к выходу. Он снова исчезает. Я продолжаю идти. Передо мной дверь в вестибюль.
— Смилла Ясперсен!
Мы запоминаем людей по их одежде и по тем местам, где мы с ними встречались, так что я не сразу узнаю его. Темно-синий костюм и шелковый галстук не сочетаются с лицом. Потом я понимаю, что это Ноготь. В нем нет ничего привлекающего внимание, голос его тих и требователен. Через несколько минут они так же сдержанно и неотвратимо поведут меня к машине. Я ускоряю шаг и отключаю мозг. Со всех сторон ко мне приближаются такие же, как он, уверенные в себе и настойчивые люди.
Я выхожу в вестибюль. За мной захлопывается дверь. Это большая дверь, она тоже сделана как дверца банковского сейфа, такая высокая и тяжелая, что кажется, она не может служить ничем иным, кроме украшения. Теперь она захлопывается, словно крышка коробки для сигар. Механик стоит, небрежно прислонившись к ней. Все звуки остаются за дверью. Доносится только легкое постукивание, когда кто-то с той стороны пытается нажать плечом.
— Беги, Смилла, — говорит он. — Беги же. Ландер ждет тебя на шоссе.
Я оглядываюсь по сторонам. В вестибюле никого нет. За выставленными в киоске журналами и сигаретами сладко зевает продавец. В справочном окошке девушка засыпает за своим компьютером. За моей спиной стоит человек, ростом два метра, лениво прислонившись к стальной двери, которая слегка подрагивает. В казино «Эресунн» все тихо и спокойно. Заведение высокого класса. Со своим стилем и интеллектуальным накалом и возможностью отдохнуть у зеленого сукна. Место, где можно приобрести новых друзей и встретиться со старыми.
И я бегу. Я начинаю задыхаться уже на автомобильной стоянке.
— Ваша машина, фру.
Это тот же охранник, который встречал нас.
— Я решила отдать ее на слом. После того взгляда, Которым вы ее удостоили.
Пешеходной дорожки нет. Не предусмотрена возможность, что посетители казино могут прийти пешком. Поэтому я цокаю по дороге, пролезаю под двумя белыми шлагбаумами и выбегаю на Сунвенгет. В ста метрах стоит красный «ягуар» с включенными габаритными огнями.
Ландер не смотрит на меня, когда я сажусь в машину. Его бледное лицо полно напряжения.
Ночь и сильный мороз. Я не припомню, чтобы я когда-нибудь раньше видела большой город в объятиях такого мороза. Копенгаген становится каким-то беззащитным и слабым, как будто приближается новый ледник.
— Что такое МДБ?
Он ведет машину неуклюже и медленно, непривычный к белой, кристаллической пленке, которой мороз покрыл асфальт.
— Малый десантный бот. Плоскодонный десантный катер. Того типа, который использовался во время высадки в Нормандии.
Я прошу его отвезти меня на Хаунегаде. Он ставит машину между причалом для судов на подводных крыльях и старой пристанью, откуда когда-то отправлялись суда на Борнхольм. Я прошу у него его ботинки и фуражку. Он снимает их, ни о чем не спрашивая.