Фрекен Смилла и её чувство снега (с картами 470x600)
Шрифт:
Ее датский еще более невразумителен, чем у Верлена, и менее разборчив.
— Я могла принять тридцать клиентов в день. Я бросила это дело.
Вытянув указательный палец, она касается моей щеки кончиком ногтя и, чуть нажав, задерживает его.
— Однажды я выцарапала глаза полицейскому.
Я стою не двигаясь, чувствуя ее ноготь. Она внимательно смотрит на меня. Потом опускает руку.
Я жду в своей каюте, приоткрыв дверь. Яккельсен проходит мимо минуту спустя. Его каюта немного дальше по коридору. Он запирает за собой дверь. Я босиком подхожу к его двери.
Он забаррикадировался. Может быть, он боится, что кто-нибудь из тех женщин, которые от него без ума, выломают дверь.
Я крадусь назад к своей каюте. Раздеваюсь, нахожу в ящике свой розовый банный халат и мочалку и, демонстративно посвистывая, иду в душевую, и тру себя мочалкой, и вытираюсь, и намазываюсь кремом, и шлепаю в банных сандалиях назад по коридору. Отсюда я снова крадусь к двери Яккельсена.
За ней тихо. Может быть, он делает маникюр или как-то иначе ухаживает за своими нежными руками. Но это вряд ли.
Я стучу в дверь. Ответа нет. Стучу сильнее. Полная тишина. В кармане халата у меня свой ключ. Открываю им дверь. Но она все равно не открывается. Я начинаю трясти ручку. Минуту спустя стул падает на пол. Я пытаюсь побороть страх. Потом толкаю дверь. Предварительно, однако, бросив внимательный взгляд в обе стороны коридора — ситуация может быть истолкована неправильно.
Я стою в темноте. Не слышно ни звука. Мне начинает казаться, что каюта пуста. Потом зажигаю свет.
Яккельсен в пижаме из таиландского шелка нежных пастельных тонов спит. Кожа у него словно восковая. В левом уголке рта слюна, и она пузырится всякий раз, когда он едва-едва, с трудом выдыхает воздух. Кисть руки, выглядывающая из рукава пижамы, пугающе худа. Он похож на больного ребенка — да в каком-то смысле так оно и есть.
Я трясу его. Веки слегка приподнимаются. Глазное яблоко закатывается, белки смотрят слепо и мертво. Он не издает ни звука.
Пепельница у кровати пуста. На столе ничего. Всюду чистота и порядок.
Я заворачиваю рукав его пижамы. На внутренней стороне руки рассеяно с полсотни маленьких желто-синих пятнышек с черной точкой в центре, красивый узор, который тянется вдоль вздувшихся вен. Я выдвигаю ящик для постельного белья. Он сбросил все туда. Фольгу, спички, старый стеклянный шприц, быстросохнущий клей, иголку, открытый перочинный нож, пластмассовый футляр, предназначенный для швейных иголок, и кусок черного резинового упаковочного жгута.
Он не собирался в ближайшее время вставать. Он спит самым спокойным и безмятежным наркотическим сном.
До того как Гренландия получила автономию, там не было таможни. Функции таможенников выполняли полицейские и начальники портов. В тот год, когда я работала на метеорологической станции в Упернавике, я встретила Йоргенсена.
Он был начальником порта. Но он редко бывал на своем рабочем месте. Вместо этого он или отправлялся в Туле к американцам, или же находился на борту одного из сторожевых кораблей. Он был рекордсменом Гренландии по количеству вертолетных перелетов.
Йоргенсена звали, когда что-нибудь искали, не зная при этом, где это находится. Когда никого конкретно нельзя было заподозрить. У патруля по выявлению наркотиков
И однако все они звали Йоргенсена. Он был квалифицированным сварщиком на верфи «Бурмайстер и Вэйн», потом выучился на штурмана и теперь стал начальником порта, который никогда не показывался в порту.
Он был маленьким человечком, сереньким, сгорбленным, с жесткими, как у барсука, волосами. Он говорил на одном и том же односложном гнусавом датском с гренландцами, с русскими и со всеми военными, не обращая внимания на звания.
Его приводили на борт задержанного судна или самолета, и он перекидывался парой слов с экипажем и с капитаном и, близоруко оглядываясь по сторонам, то и дело рассеянно постукивал костяшками пальцев по панелям, а потом вызывали одного из флотских слесарей, который приносил шлифмашину и снимал панель, а за панелью находили пять тысяч бутылок или четыреста тысяч сигарет, а с годами все чаще — запечатанные парафином груды брикетов с белым порошком.
Йоргенсен рассказывал нам, что при расследовании только небольшой участок пути проходишь с помощью систематического метода.
— Когда я не могу найти свои очки, — говорил он, — я сначала немного пользуюсь системой. Я ищу их в туалете, рядом с кофеваркой и под газетой. Но если их там нет, то я прекращаю думать, а сажусь в кресло и оглядываю все в ожидании, не появится ли идея, и она всегда появляется, всегда приходит. Мы не можем разложить все на части, неважно, что мы ищем — очки или бутылки, нам надо подумать и почувствовать, нам надо найти преступника в самих себе и решить, куда бы мы сами их запрятали.
В феврале 1981 года в одной из факторий залива Диско его застрелили четверо молодых гренландцев, которые по его требованию получили необоснованно суровые приговоры за контрабанду алкоголя. Меня он почему-то любил. Гренландцев как народ он никогда не пытался понять.
Теперь я вспоминаю Йоргенсена и пытаюсь отыскать наркотики в самой себе.
Я бы прятала их не торопясь. Я бы не делала это небрежно. У меня возникло бы искушение спрятать их за пределами моей каюты. Но я бы не смогла жить, не чувствуя их близости к своему телу. Как мать не может жить без своего новорожденного ребенка.
В каюте работает кондиционер. «Кронос» оснащен вентиляционной системой высокого давления, которая и сейчас тихо жужжит. Вытяжка находится за панелями потолка, в которых проделаны отверстия. В каждой панели по меньшей мере сорок винтов. Было бы невыносимо отвинчивать сорок винтов каждый раз, когда надо добраться до своего ребенка.
Второй раз за сегодняшний день я просматриваю его ящики. По-прежнему без всякого результата. В них писчая бумага, синий пластилин — такой, какой используют, чтобы прикреплять к стене открытки, несколько блестящих, сверкающих номеров «Плейбоя», электрическая бритва, несколько колод карт, коробка с шахматами, четыре прозрачных пластиковых коробки, в каждой из которых шелковая бабочка кричащей расцветки, немного иностранной валюты, платяная щетка и несколько золотых цепочек вроде той, какую он носит на шее.