Фрейлина Её величества. «Дневник» и воспоминания Анны Вырубовой
Шрифт:
«Ах, Любочка», пишет Вырубова Л. В. Головиной в упомянутой выше письме от 18 мая 1917 г., «я все думаю о том, что если бы перевести мои дневники на французский язык… На тот случай, если оригинал не удастся провезти, чтобы дома остался след. А лучше, чтобы дома остался на французском: если будет обыск и найдут солдаты тетради, то на французском не заинтересуются, а русская возбудит интерес. Я уже думала это сделать сама, да у себя боюсь держать. После того, как у меня взяли одну тетрадь, я даже думать боюсь держать их у себя… Подумай, как вся это сделать»…
Итак, раз «мысль, что все может пропасть, доводит меня до ужаса», то надо, наконец, осуществить зародившийся план о французском дубликате. И за эту-то работу принимается Мария Владимировна Гагаринская («Шарик», «Шурик», «Шура»), ревностная поклонница «святого Старца», член кружка Вырубовой и её близкий друг. («Шариком» прозвал М. В. Гагаринскую
М. В. Гагаринская была, однако, невежественна ровно в такой мере, чтобы доставить немало хлопот будущему историку. К тому же и французской литературной речью она не владела вовсе. Поэтому французский текст дневника сплошь и рядом облечен в такие неправильные грамматические формы, что некоторые места можно было разгадать, лишь установив условные способы выражаться и изучив ляпсусы, которыми переводчица обильно усеяла текст. Надо все же заметить, что к своей задаче М. В. Гагаринская отнеслась добросовестно, стараясь переводить «буквально»; при этом она не считалась с требованиями французского языка в прибегала иногда к весьма забавным руссизмам; в особенно же затруднительный случаях она вводила в свой перевод отдельные слова, а иногда даже целые предложения русского оригинала (по-русски). Эти русские вставки набраны в печатаемой ниже тексте курсивом.
Осуществить, однако, задание Вырубовой оказалось делом далеко не легким, и работа подвигалась медленнее, чем это требовалось. Обстановка была нервная, надо было торопиться, так как Вырубова, после целого ряда пережитых ею злоключений, только и ждала случая перебраться «на тот берег», вместе со столь, драгоценными для неё тетрадями. Вскоре, поэтому, пришлось оставить мысль о переводе всего дневника на французский язык, ибо переводчица только путала, и «мама Кока сердилась» [1] . Единственно, что оставалось, это, не мудрствуя лукаво, просто снять копии с бумаг Вырубовой, только бы поскорее, со всего, что попадется под руку — там, после, можно будет разобраться. И стоит только бросить взгляд на эти 25 разнокалиберные тетрадок, исписанных двумя почерками (частью карандашом, частью плохими чернилами 1918–1919 г.г.), чтобы понять, в какой обстановке и в какое время производилась эта работа. Текст восьми из этих тетрадок, писанный одним и тем же почерком (М. В. Гагаринской), является французским переводом русского оригинала; текст остальных — копией с него.
1
Слова В. Н. Головиной в одном из писем её к Л. В. Головиной. «Мама Кока» — В. В. Леонтович, крестная мать В. Н. Головиной.
С того момента, как мысль перевести весь архив Вырубовой на французский язык была оставлена, дальнейшая работа должна была пойти значительно быстрее, тем более, что на помощь М. В. Гагаринской пришли Любовь Валерьяновна и Вера Николаевна («Верочка») Головины, очень привязанные к Вырубовой и благоговевшие перед «старцем», «Верочка» — до того, что готова была, по её словам, отдать за него жизнь, «потому что для меня нет Бога, кроме него».
В результате этой совместной — работы мы имеем 17 тетрадок, писанных по-русски, где дело, конечно, обстоит значительно благополучнее, нежели там, где записи Вырубовой переведены на плохой французский язык. Но и здесь попадаются погрешности, объясняемые, впрочем, не столько малограмотностью переписчиц, сколько самой обстановкой, в какой производилась работа, да конечно, и тем, что записи самой Вырубовой носили характер еще не предназначенных к печати отрывочных заметок. Хотя и в значительно меньшей мере, но и русский текст пестрит, поэтому, разнородными, ошибками, слова недописаны, а иногда и совсем пропущены.
В предлагаемой читателю издании текст дневника воспроизведен в полной его неприкосновенности, с исправлением, конечно, совершенно явных описок и ошибок, что, впрочем, всякий раз отмечается в выносках. Неприкосновенность текста нарушена лишь в отношении орфографии и знаков препинания, так как способ расстановки последних в самом тексте дневника нередко затемняет смысл.
Следует также заметить, что некоторые записи Вырубовой носят чисто мемуарный характер, сделаны по памяти, иногда с чужих слов, и подчас трактуют о событиях весьма отдаленных; и тут, следовательно, возможны неправильности, искажения имен, неточности в датировке.
В дневнике встречаются неудобные для печати слова, являвшиеся, по-видимому, обиходными в этой среде(!) При передаче таких слов пришлось прибегать к многоточию. В тех же случаях, когда многоточие проставлено самой Вырубовой или же упомянутыми выше переводчицами, это бывает всегда оговорено. Дневник первоначально подвергся цензуре и обработке большевистских историков и насколько они бережно и нелицемерно отнеслись к этому —
Ненавидимая и гонимая и справа и слева Вырубова должна была покинуть Россию 26 августа 1917 г., когда она была выслана за границу (после первого её ареста Временным правительством) вместе с Манусевичем-Мануйловым, Решетниковым и Бадмаевым. Впрочем, события нарастали, и оставаться ей в России было далеко не безопасно, хотя она и понимала, что и там, за рубежом, «нет никого, к кому бы я потянулась сердцем. Все эти уехавшие — как мои бывшие друзья, так и враги — все дышат злобой. Все меня ненавидят. Считают причиной всех бед».
Выехать за границу ей, однако, на этот раз не удалось. В Гельсингфорсе она была арестовала и препровождена в Свеаборг, откуда ей 30 сентября разрешено было вернуться в Петроград. Она поселилась на Фурштадтской с матерью, с сестрой милосердии В. В. Веселовой и со старый лакеем Берчиком, прослужившим в семье Вырубовой-Танеевой свыше 45 лет.
Неоднократные в дальнейшей обыски и аресты, беспокойство за судьбу царской семьи, переведенной к тому времени из Тобольска в Екатеринбург, все усиливавшиеся материальные лишения, не давали, по-видимому, Вырубовой возможности лично наблюдать за изготовлением дубликата её дневника или хотя бы перенумеровать листки её обширных записок, чтобы работа могла производиться в известном порядке. После первого обыска и ареста Вырубова, как уже было указано, никаких бумаг у себя не держала («Я даже думать боюсь держать их у себя»). Поэтому в результате и получилось, что в тетради Л. и В. Головиных и М. Гагаринской записи попали не в последовательном хронологической порядке, а «вперемешку», как говорит в одной из сохранившихся писем М. В. Гагаринская. Это обстоятельство можно было бы также объяснить и желанием переписчиц снять в первую очередь копии с наиболее, по их мнению, интересного и важного, нисколько не заботясь о соблюдении хронологического порядка. Как бы то ни было, но в дубликате, воспроизводимой в настоящем издании, все записи Вырубовой оказались настолько перетасованными, что иногда идут даже в обратной хронологической последовательности. Так, например, одна из тетрадок начинается записями 1915 г. и кончается записями 1910-го. Более систематично все же даны в дубликате записи, относящиеся к 1916 и 1917 г.г.
Распустить все ожерелье и перенизать все записи в строгой хронологической последовательности не составило бы особенного труда, если бы переписчицы (из коих «Верочка» Головина в то время была «еще совсем дитя») понимали все значение правильной датировки записей. Но как-раз по этой части беспечность всех трех молитвенниц потребовала впоследствии больших усилий для водворения той или иной записи на настоящее её место. Только путем кропотливого изучения ряда исторических материалов можно было установить, что там, где, например, проставлено «1901», должно стоять «1910», что цифра, обозначающая, месяц, в действительности должна обозначать год записи, что, например, «13» поставлено вместо «3» (3-й месяц года, март) и т. д. Ничего не оставалось, как совершенно пренебречь сумбурной и явно ошибочной датировкой переписчиц; это предлагается и читателю, так как для достижения максимальной неприкосновенности текста признано целесообразным над водворенными (поскольку это было возможно) на свое место записями все же оставить даты в том виде, в каком они проставлены переписчицами в дубликате дневника.
Вышеизложенные обстоятельства являются также причиной того, что разбивку записей по отдельный годам возможно было провести лишь с 1914 г.
Попутно следует указать, что в примечаниях как и в тексте даты приведены по старому стилю. Там, где они приведены по новому, это всякий раз бывает оговорено.
Опасениям Вырубовой суждено было сбыться. Дневник, которым она так дорожила, погиб. Об этом рассказывает Л. В. Головиной М. В. Гагаринская в письме от 6 ноября 1919 г.
«…Случилось большое несчастье: когда Настя (сестра горничной Вырубовой, переносившая её записки в кувшине из-под молока) несла записки, ей показались милиционеры, думали, несет молоко. Она испугалась и бросила в прорубь». М. В. Гагаринская очень беспокоится, как отнесется Вырубова к этому известию: «Ах, что только будет, как моя узнает!»
Но с гибелью её бумаг для Вырубовой, в сущности, ничто не погибло. Ведь остался дубликат, хранившийся у её старого лакея Берчика (где-то, невидимому, в сыром месте: чернила кой-где расплылись и смылись настолько, что разобрать некоторые места удается с трудом). Не все ли ей равно, писаны эти тетради её собственной рукой или благоговейными руками Верочки и Шуры, раз и на этих листках запечатлело то же самое: «дорогая тень» «учителя и пророка», образ «святой мученицы» Императрицы и весь пронесшийся вихрь её дней, от провиденциальной встречи с «Мамой» возле озера в Царскосельской парке и до последнего их расставания в ветреный и холодный день 21 марта 1917 г.