Фрейлина императрицы

Салиас де Турнемир Евгений Андреевич

На улице в эту минуту оживились, прошел гул… Вдали показались голубая карета цугом, а за ней несколько открытых экипажей, из которых торчали и остроконечные мерлушечьи колпаки персиян.

– Свадебный поезд!

– Гляди-ко! По-басурмански! Не обвенчаны, а уж вместе.

– Вместе в храм едут. Жених с невестой. Вот, братцы, колено-то!

– Это по-персидски.

– Должно, из церкви зато врозь поедут, в разные стороны! – крикнул кто-то громко, и дружный хохот был ответом на шутку.

– Невеста-то

какая… С наперсточек…

– Тише, что вы по ногам ходите! – с достоинством произнес чиновник соседу.

– Ах, родимые мои, – ахнула женщина в платке, – никак, ей всего годов девять…

– Жених-то, братцы, тоже персид аль иной какой?..

– Эй, любезный, ты чего это лезешь на меня! – провизжала здоровенная барыня на мастерового. – Что я тебе – лавка, что ль, аль забор?

– А ведь невеста, ваше превосходительство, действительно из себя прелестница.

– Да, субтильна!.. Да…

Карета с невестой и женихом подъехала к церкви; три лакея, соскочив с запяток, отворили дверцы.

Жених изумленными глазами, как бы потерявшись, оглядывал густую толпу.

Княжна, наоборот, казалось, совсем не была удивлена и, весело улыбаясь и оглядываясь по сторонам, выпорхнула из кареты.

Одежда ее ослепила ближайших.

– Батюшки-светы… Бриллиантов-то!.. А-я-яй… Я-яй! – завыл кто-то даже жалобно.

Толпа во все глаза, не сморгнув, глядела на голубую карету и на жениха с невестой, но вдруг сразу все обернулись назад к ним спиной.

– Дорогу! Расступись! – крикнул повелительный голос сзади. – Живо! Задавим!..

Пять человек офицеров и с десяток солдат верхами будто выросли из земли и, налезая, рвались чрез толпу к карете.

В один миг толпа расступилась на две стенки и всадники достигли панели, где еще стояла, оправляя платье, невеста.

Персияне, выйдя из экипажей, подходили гурьбой к ней с Гассаном впереди. Но командовавший офицер соскочил с коня и, бросив повода другому, быстро подошел к княжне.

– Позвольте просить вас обратно садиться в карету, – сказал он вежливо. – По приказанию светлейшего, я вас должен немедленно доставить в Таврический дворец.

Говоривший был граф Велемирский.

Княжна стояла не двигаясь и глядела на графа и на свою свиту, ожидая чего-то…

– По какому праву! Что вы, господин офицер… – робко воскликнул Шмитгоф. – Это незаконно… Мы чужеземцы…

– Молчать! – уже крикнул Велемирский на артиста и тотчас обернулся снова к невесте. – Извольте садиться в карету, или я велю людям спешиться и арестую всех.

– Я не дам!.. – крикнул Шмитгоф. – Здесь господин Зубов… Здесь, в церкви…

Граф, видя, что княжна стоит не двигаясь, обнажил саблю. Персияне сразу загалдели, но на их лицах было только изумление и тревога.

– Княжна, пожалуйте!

Он отстранил Шмитгофа, подал руку Эмете, и, при всеобщем молчании и изумлении

плотной толпы, княжна так же легко и грациозно вспорхнула обратно в карету, как выпорхнула из нее за минуту назад.

Граф захлопнул дверцу.

– Вы на место! – приказал он лакеям, и трое ливрейных живо бросились на запятки.

Карета тронулась, а за ней вплотную поскакала конвоем команда графа. Только один Брусков остался у панели, держа под уздцы лошадь графа.

– Что это? Это насилие! – крикнул Шмитгоф своему бывшему другу Брускову, которого вдруг увидел. – Скажите, что это такое?

Брусков сидел на лошади, как истукан, и не ответил ни слова.

Персияне между тем снова галдели. Гассан горячился.

Граф Велемирский, обратись к ним, толково и медленно разъяснил, что им следует покориться распоряжению начальства, которое знает, что делает.

– Поэтому, господа, садитесь спокойно в свои экипажи и отправляйтесь обратно домой! – закончил он речь. – А что значит арест княжны – вы узнаете после. Понятно?

Дербент плюнул и пошел садиться в свою коляску.

Граф, усмехаясь, собирался сесть на лошадь, когда незнакомый офицер приблизился к нему и вымолвил:

– Господин Зубов, флигель-адъютант ее величества, приказал вас, господин офицер, просить войти в церковь для дачи объяснений всего происшедшего.

– А разве Платон Александрович в церкви? – спросил Велемирский, весело усмехаясь.

И на утвердительный ответ он быстро двинулся на паперть.

Зубов встретил офицера почти в дверях, за ним стояли: бледный как полотно Шмитгоф и не менее встревоженный пастор.

– Что все это означает? – гневно спросил Зубов.

Граф объяснился.

– Но какое основание может иметь князь арестовать персидскую княжну в минуту ее венчания? Это смахивает на простое похищение женщины!

– Не могу и не должен знать-с. Бумаги и дела княжны у князя. Я исполняю только приказание светлейшего, – отвечал Велемирский почтительно.

Зубов вышел на улицу.

Шмитгоф как потерянный, почти, казалось, без сознания всего окружающего, последовал за ним… И чуть-чуть, по рассеянности и убитости, не сел артист в коляску Зубова.

Персияне уже уехали, и он был один.

Народ глядел на уезжавших по очереди в глубоком молчании. Власти разыгрались – держи язык за зубами. А то не ровен час сболтнется – и живо причастным к делу окажешься.

Но когда Зубов отъехал, а граф Велемирский и Брусков тоже ускакали, толпа шелохнулась и, расходясь во все стороны, загудела, весело перемешивая речь смехом и прибаутками.

Два имени – Потемкин и Зубов были у всех на языке.

И народ сразу рассудил дело иначе, чем сами участники происшествия. Офицеры, бравшие княжну как бы под арест, верили, что увозят женщину. А народ решил по-своему.