Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою
Шрифт:
Потом мы углубились в лес. Хотели дождаться ночи, чтобы в темноте переправиться через озеро, а потом добраться до американцев. Из чащи к нам вышел безоружный немецкий солдат:
— Что с вами, почему не сдаетесь?
— Хотим не в плен, а домой!
— Чепуха. Через пару дней война закончится. Тогда всех отпустят. Кто подпишет бумагу, что больше не будет воевать против Красной Армии, того отпустят сразу. Как меня, например.
Понятно, товарищ из АНТИФА. Поздно мы догадались.
— Ты не выдашь нас иванам?
— Зачем? Вы сами виноваты в том, что идете не той дорогой, — с этими словами он исчез. Через
Вечером нас забрали грозного вида пехотинцы и повели в Белиц. В Белице нас заперли в подвале одного из домов. Случайно рядом со мной оказался товарищ из вермахта, у которого были таблетки пронтозила. Они помогли как-то уменьшить воспаление моих распухших ран.
Белиц — цель нашего прорыва, ради которого мы принесли столько жертв. Перешеек, который через день был перерезан русскими. Мы, оставшиеся только со стрелковым оружием, уже были не в силах противостоять такому сильному противнику.
Только 3 мая нас выгнали из подвала, построили и обыскали. Все мало-мальски ценные вещи у нас отобрали. Медальончик с портретом Элизабет я спрятал под рубашкой, и с ужасом понял, что жетон у меня на шее. Хубих это тоже заметил и побледнел. Его надо сбросить, пока никто не заметил. Товарищ, давший мне таблетки, рассказал, что перед нами выявили около 40 солдат из ваффен СС, отвели в сторону и расстреляли.
Через пару часов нас повели на восток. Мы вышли к автобану, по которому непрерывной колонной шли советские войска и боевая техника. В небе висели эскадрильи советских самолетов.
Всего в нашей колонне было собрано около 6000 солдат бывшей 9-й армии. Теперь нам предстояло идти обратным путем через те населенные пункты, сквозь которые мы прорывались с такими жертвами. Пройдя сорок километров, мы вышли к Треббину. Нас разместили в импровизированном лагере. Обещанной еды не было.
На следующее утро нас накормили ржаным супом. Ели не из котелков, которые у нас отобрали русские, а из консервных банок. У кого их не было, не получил ничего.
Моя рана распухла и посинела, колено больше не сгибалось.
Дальнейший марш был сплошным мучением. Я не показывал, что я ранен, так как боялся быть отчисленным из моей «сотни».
5 мая: 30-километровый марш на Лукенвальде. Я едва ковыляю. Стоит страшная жара. Пьем из ручьев и ведер, которые выставляет на дорогу местное население. Выбившихся из сил и неспособных идти пристреливают позади колонны. В Лукенвальде остановились на ночевку под открытым небом. На ужин — ржаной суп. Воды нет. Нас мучит жажда.
Потом нас повели к реке, где позволили напиться, умыться. Напоили чаем, дали кусок хлеба и ржаной суп. Потом нас повели в Барут.
9 мая. Русские празднуют капитуляцию. Все пьяные и непредсказуемые. Ничего не работает.
10 мая. С 3 мая, по грубым подсчетам, мы прошли почти 300 километров, получая в день кусок хлеба и банку ржаного супа, или вообще ничего. К колонне пленных подходят группы советских солдат, они веселы, прыгают в колонну, выхватывают пленных:
— Давай кольца! Давай часы!
У одного заметили на шее
Но даже увиденное не производило на меня впечатления. Я понимал, что больше идти не могу, отставал все сильнее и сильнее. Хубих, сам измотанный до нельзя, помогал мне как мог. Пройдя несколько километров, я лег на горячую дорогу. Мимо топали сапоги. Позади меня уже ждали.
Хубих опять хотел помочь мне. Он уже нес мой рюкзак. В таких условиях любая ноша — огромная тяжесть.
— Все. Оставь меня.
У него давно уже где-то в кармане мои адреса. Когда-нибудь сообщит матери и Элизабет, как все было.
— Вставай, приятель. Ты должен это пройти. Ты выберешься! — Стоя надо мной, он сам попадает в опасную зону и уходит только тогда, когда проходит последняя шеренга.
Потом тридцать метров — никого. Затем идут двое иностранцев в немецкой форме. У одного дубинка, у другого — петля. Один бьет меня дубинкой, другой накидывает петлю мне на шею. Короткое время они избивают меня на дороге. Потом оттаскивают на обочину и исчезают. Подходит расстрельная команда. На лошади подъезжает офицер, улыбаясь, достает из кобуры пистолет. Я смотрю в землю. Кругом сплошное дерьмо. По-видимому, предыдущей колонне пленных разрешили здесь «облегчиться». Не самое лучшее место для того, чтобы умереть. Я обернулся, уже ничего не думая. У лошади стоит солдат и о чем-то зло и энергично разговаривает с всадником. Тот смущенно прячет пистолет в кобуру. Оттесненный лошадью офицера в кусты, солдат поднимает меня и подтаскивает к дороге, сажает на ее край. Я вдалеке вижу колонну. Подъезжают повозки с полевой кухней, продовольствием и снаряжением. Солдат останавливает одну из них и помогает мне на нее сесть. Нахожу место, чтобы положить мою негнущуюся ногу, и тут же засыпаю под грохот железных колесных шин.
СОЛНЦЕВОРОТ 1945 г
Наверное, прошли часы, прежде чем колеса перестали грохотать, и я от этого очнулся. К моему удивлению, повозка стояла у больницы, теперь переоборудованной под госпиталь. Солдат, чье вмешательство спасло меня от расстрела, дал мне знак, чтобы я слезал. Только сейчас я заметил ряд орденов на его груди.
Пока сестры оформляли меня в приемном, иван, ни слова не говоря и не дожидаясь благодарности, исчез вместе с повозкой, кучером и лошадкой. Второй этаж больницы в Зенфтенберге был предназначен для военнопленных. Из одной палаты вынесли тело старого фольксштурмиста, и я занял его место.
В последующие дни молодые выздоравливающие пленные покидали лазарет и отправлялись в лагерь для военнопленных. Их сюда отправили еще во время боевых действий, и над ними не издевались.
По новым слухам, военнопленные из войск СС должны будут работать на угольных разработках в Зенфтенберге. Как утверждалось — пожизненно.
С самого начала я соблюдал, словно высший завет, тайну о том, к какому роду войск я принадлежал. Вопреки всем правилам, для солдат из СС война продолжалась дальше. Принадлежность к ним означала смерть или длительное заключение, что было одно и то же.