Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»
Шрифт:
Вообще, солдаты уважали литовских офицеров… У нас был один русский, старший лейтенант, командир роты. Орет «Вперед!», а сам лежит. Ну, его в спину и пристрелили.
— Взять «языка» — это работа в обороне. Какая функция разведвзвода в наступлении?
— Мы всегда идем первыми. Без нас командир полка или командир батальона не поведет солдат. Под Клайпедой переходили по льду Неман. Мы прошли нормально, а потом сошлись двенадцать человек что-то обсудить, и лед под нами стал играть. Мы тут же послали связного в полк, чтобы ни в коем случае не шли взводами и ротами, рассредоточились по фронту. И что ты думаешь? Все равно
Надо сказать, что мы всегда передвигались пешком. Не пользовались никаким видом транспорта. Пеший разведчик должен ходить только пешком. У всех ноги были хорошие. В день пройти 50–60 километров — это прогулка, если, конечно, налегке.
Единственный раз Федотов у высокого начальства, чуть ли не у командира корпуса, украл лошадь. Он вообще русский человек, но как цыган. Мы его конокрадом звали. Прискакал в разведку. В течение суток эту лошадь, естественно, нашли, и Федотова взяли. Начальник разведки дивизии спас его. Убедил командование, что это ценнейший разведчик, а то пошел бы в штрафную.
— Бывало такое, что вы ходили на несколько дней?
— Конечно. Были диверсионные задания. Однажды нам поручили напасть на батарею дальнобойных орудий. Выполнили.
— С немецкой разведкой приходилось сталкиваться?
— Да. Были случаи. Не было так, что расходились мирным путем. Один раз немцы не стали ввязываться, сразу развернулись и поползли к себе. Естественно, мы вперед, бога мать…
Немцы редко за «языком» ходили. Чаще они проводили разведку боем. Короткий огневой налет и бросок. Пехотуру всегда, особенно где нейтральная зона очень короткая, предупреждали, чтобы были внимательными.
— Как вы оцениваете качество немецкой разведки? Немцев как противника?
— Дисциплина у них на высшем уровне. Серьезный, грамотный, подготовленный противник.
— Тренировки по рукопашному бою были?
— Очень часто, особенно летом. У нас были ребята, которые в совершенстве владели рукопашным боем, умели пользоваться ножом. Барабаш заставлял на себя идти с ножом и бить по-настоящему. Был такой случай. Взяли здорового немца. Он показания в полку сделал, а в дивизии сказали, что он не нужен. Командир полка его нам отдал. Вышли. Командир взвода приказал Казакову: «Давай его ножом». Казаков пошел на него с ножом. Ты думаешь, он что-нибудь сумел сделать? Он Казакова сразу положил, но не зарезал — оттащили. Лейтенант посмотрел, что немец опытный и с ним шутить нельзя. Говорит немцу: «Уходи, мы тебя отпускаем». Когда он побежал в сторону леса, лейтенант приказал Казакову открыть огонь из автомата. Пошли, проверили, что убили. Дошло это до дивизии, и командиру взвода за расстрел попало…
А Барабаш стрелял. Допросит и тут же на месте расстреливает. Он говорил, что все немцы, которые воевали с оружием в руках против нас, подлежат уничтожению. И командир дивизии вообще ничего не мог с ним сделать. Вот такой был. Марш-бросок на 30–40 километров выматывает. После него все валятся спать. Барабаш подойдет к офицеру, украдет документы, автомат. Тот просыпается, у него ничего нет. Бегает, ищет. Барабаш все ему вернет и отчитает за беспечность. Ему это сходило с рук, потому что его очень уважал командир дивизии.
Кроме рукопашного боя, были постоянные тренировки по бегу.
— Бывало невыполнение задания?
— Было. Допустим, наблюдали два дня
— Какие были суеверия?
— Водку я не пил, но стал курить. Нам давали папиросы, махорку. Все курят, и я тоже. Перед заданием покурю, слюной загашу папироску, спрячу. Приду, найду чинарик, докурю. Я об этом никому не говорил, но всегда так делал. Один раз пришел, а моего чинарика нет! Я не спал, несколько дней не мог места себе найти. Думал, что убьют. Но обошлось. У каждого что-то было. Мишка Окроченко, москвич, оставлял что-то вкусное — конфету, сахар. Каждый хочет жить, каждый хочет вернуться.
— Можно было отказаться от выхода?
— Допустим, ночью что-то приснилось. Утром можно было подойти к лейтенанту, рассказать: «Мне сегодня приснился плохой сон». — «Сегодня ты не пойдешь». Командир взвода был хороший психолог. Даже если человек к нему не подходил, но он замечал, что у него настроение не то, психует, то он отстранял такого бойца от выполнения задания. Никогда таких не посылал. Зачем? Пойдет в следующий раз. Если ты приболел, то тоже не брали.
— Бывало, что человек ломался? Сначала идет все хорошо, а потом начинает бояться.
— Это сразу замечали и выводили на второстепенные роли. Не давали ходить за «языком». Держали на нейтральной полосе. Через некоторое время он приходил в норму и возвращался к выполнению серьезных заданий.
— Где располагались разведвзвод, разведрота?
— Разведрота обычно стояла рядом со штабом дивизии. Взвод полковой разведки размещался в полукилометре от переднего края. Обычно в избах. Редко мы жили в землянках. У нас была своя кухня. Кормили нас хорошо, так же как и дивизионную разведку. Правда, под Невелем нас окружили. Вот там мы были вынуждены копать землянку. Вообще, в Белоруссии нам, разведчикам, хорошо воевать… Кругом болота, сплошной линии обороны нет. Пройти в тыл к немцам ума не надо. Голодно было — так ходили к немцам за жратвой. У убитых немцев всегда найдешь и выпить, и закусить, и оружие.
В это же время группа наших разведчиков по указанию штаба партизанского движения проводила пять литовцев до кайшядориских лесов возле Каунаса. Чуть ли не 200 километров в одну сторону шли. Причем перед этим их переобули в кеды, чтобы бесшумно могли пройти. Ребят за это наградили.
— Разведвзвод делился на отделения?
— Да. Три отделения. Иногда ходили отделениями, но чаще группу набирали из разных отделений. Фактически было ядро из десяти-двенадцати человек, у которых было больше привилегий. Они на задание сходят, потом два дня сидят, пьют, отдыхают. А ты каждый день на нейтралку ходишь, на них работаешь. Но обижаться не приходилось, потому что действительно ребята очень боевые, контактные, коммуникабельные.