Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»
Шрифт:
Или если достоверно узнавали, что кто-то стал «стучать особистам», то такого человека быстро «убирали» при первой возможности, «пришивали» в подвернувшейся обстановке.
— Что такое «обет молчания» конкретно в вашей разведроте?
— Пример хотите? Был у нас в сорок втором году на переформировке один бывший моряк-черноморец, украинец, мой земляк из Киева, старше меня лет на семь. Производил впечатление «тертого калача», прошедшего «огонь и воду», умел так «травить баланду», что мы ему чуть ли не в рот от удивления и восхищения заглядывали. Одним словом, умел этот моряк произвести достойное впечатление и заслужить наше уважение. Но когда дивизия вернулась на фронт, он прямо перед выходом в поиск прострелил себе из автомата мясо под мышкой. Классический самострел, замаскированный под случайный выстрел. И
— Как командование дивизии и офицеры штаба относились к разведчикам?
— Отношение к нам было весьма сложным. Насчет первого комдива полковника Эрастова я ничего толком не помню, а вот полковник Мальков, командовавший дивизией два года, не очень разведку жаловал, в своих «любимчиках» нас не держал и, что особенно грустно, разведроту никогда не берег. При любой «возможности и необходимости», надо не надо или чуть что где-то идет не так, использовал разведчиков в бою, как простую пехоту. Приходил к нам в роту всего несколько раз, на вручение наград, и очень хорошо запомнился его визит к разведчикам перед форсированием Днепра, когда он лично ставил нам задачу. Никакой «слабости» комдив к разведке не питал. А отношение к нам штабных офицеров или командования полков было в большей части негативным, они считали, что своим развязным видом и независимым поведением мы подрываем дисциплину в дивизии.
Нас все побаивались, считая отпетыми «отморозками», головорезами…
И полковые разведчики иногда смотрели на нас искоса, они считали, что мы более устроенные, «пригрелись возле штаба дивизии с девками из санбата». Мы могли себе позволить гораздо больше, чем они…
— По вашему мнению, подобное отношение командиров к дивизионной разведке было обоснованным?
— Возможно. Мы зачастую вели себя как блатные, как прожженные уркаганы, наша речь была пересыпана словами из воровского или морского жаргона. А что поделаешь, если треть роты из бывших зэков. Докладывая начальству о поиске, старший группы мог, без задней мысли, сам того не замечая, использовать слова «шухер, хипиш, фраер, пика» и так далее. Иногда мы просто подыгрывали себе, «работали на репутацию» нашей, так сказать, «свирепой и кровожадной роты разведки». Даже то, как мы были одеты и вооружены, разительно отличалось от обычной пехоты или полковых разведчиков. Когда в Германию зашли, то мы там здорово покуражились.
Иногда стоит перед нами группа цивильных немцев, а ребята на меня пальцем показывают и говорят им: «Это юде! Юде! Ферштейн? Сейчас вас шиссен будет!»
И немцы в ожидании «расстрела» с ужасом смотрели на меня, а мы смеялись… Посмотрел как-то в заброшенном доме на себя в зеркало, а ведь действительно я выглядел как настоящий громила: на голове кубанка, чуб, лицо зверское, из расстегнутого ворота видна тельняшка, хромовые сапоги, на мне автомат, гранаты, пистолет в трофейной кобуре, отдельно штык-нож, да еще висит какой-то кривой ятаган в серебряных ножнах, подобранный в немецком «буржуйском» особняке. «Живописный анархистско-бандитский вид»…
— Политработники и особисты, скажем так, «уделяли внимание» разведроте? Как вы лично к ним относились?
— Иногда из штаба дивизии в расположение роты приходили всякие парторги и комсорги, но все их слова были настолько далеки от нас, и любые призывы агитаторов отскакивали от нас как горох от стенки. Мне лично это было ни к чему, я воевал за Родину и за Сталина, мстил за свою убитую немцами родню. Всю семью мою немцы уничтожили, а наш дом разрушили. Отец, все мои дяди и все восемь двоюродных братьев погибли на фронте. Бабушку убили прямо возле нашего дома, еще до Бабьего Яра, просто вытащили на улицу и застрелили у порога… Так к чему мне была нужна комиссарская пропаганда? На войне я в партию так и не вступал.
Сталина я
И когда я понял, за что (а главное — сколько!) безвинных людей погубили по воле и во имя «вождя народов», то я прозрел, мне стало страшно — я не мог до конца понять, почему наше поколение было настолько слепым и одурманенным, ведь мы умирали в бою не только за Родину, но и за этого деспота и тирана тоже…
Но это я немного отклонился от вопроса…
Что еще добавить о комиссарах? Перед серьезными поисками, сложными заданиями они могли пожаловать в разведроту, иногда даже мог заявиться лично сам нач. ПО дивизии полковник Юхов. И в эти «визиты» они иногда помимо обычных «напутствий» нам открыто говорили следующее: «Не дай бог вам попасть в плен! Последнюю гранату, последний патрон — для себя! Вы, разведчики, воюете без права на плен!» Есть еще один аспект деятельности политработников, в котором надо отдать им должное.
Национальная напряженность в стране постоянно витала в воздухе, и только политруки смогли подавить подобные настроения в армейских рядах…
А с особистами разговор был отдельный. С разведкой им было сложно «работать», у нас их «хитрогребанные штучки-дрючки» не прокатывали… Круговая порука…
Один раз «особист» хотел меня «вербануть»: ты, мол, старший группы, заслуженный разведчик, мы на тебя надеемся. Я ответил ему: «Эти номера у вас не пройдут, и вообще, наш разговор пустой и бесполезный. Если мы чего заметим, то без вас с любым разберемся сами». Он ретировался совершенно спокойно, поскольку заранее ожидал подобный ответ… Да и зачем ему с нами связываться? У нас хватало отчаянных голов, которые бы не посмотрели ни на звание, ни на род войск, ни на принадлежность к спецслужбе. Как-то у нас по тылам гонял на машине пьяный заместитель командира корпуса генерал-майор Густышев, известный самодур. «Порядки наводил». Нарвался на молодого старшину, который ехал в тыл за боеприпасами. Генерал схватился за пистолет и матом: «Я щас тебя! Почему драпаешь в тыл?! Вперед! Застрелю!» Старшина направил автомат на Густышева, передернул затвор и сказал: «Б…! Смерти захотел, морда генеральская?! Получай!» Трезвеющий на глазах Густышев заскочил назад в свою машину и отвалил по-быстрому. И нашему старшине ничего за это не сделали, никто его не тронул, хотя этот случай стал известен многим. Видимо, сам генерал не хотел поднимать шум и выставить себя в самом неприглядном виде. Вот такой эпизод…
Следует заметить, что в разведроте никто не вел разговоры на политические темы, мы не обсуждали действия генералов и всяких там командармов или «преимущества колхозного строя» — нам это было ни к чему… Жили одним днем… Никому не завидовали. Мысами выбрали свою судьбу. Один раз пришлось напрямую контактировать с особистами и выполнять специальное задание за линией фронта по «заявке СМЕРШа», и, кстати, особисты-офицеры пошли вместе с нами в тыл к немцам.
— Какие ощущения вы испытывали перед поиском и по возвращении с задания?
— Перед любым поиском, неважно, пятый он для тебя или двадцатый, я испытывал сильное душевное напряжение. Чувство грядущей смертельной опасности само выдавливало из тебя слова: «Если что, не поминайте лихом…» Завещали «трофеи» своим товарищам… А вернувшись живыми и осознав задним числом всю степень риска и тяжести выполненного задания, мы радовались, как дети, выпивали и даже пели песни под гитару.
— Мелькала иногда у вас мысль, мол, устал воевать?