Фрунзе
Шрифт:
Выводы господина Василенко о бедственном положении переселенцев — а некоторые из них жили «хуже арестантов» — не очень нравились начальству. И оно рекомендовало своему агенту вести себя осторожнее. Но то, что не попадало в очередной доклад по начальству, было разумно использовано на печатных страницах еженедельного журнала «Восточное обозрение». Это издание задумал и хорошо осуществил господин Василенко. Но цензоры были строже дирекции переселенческого управления, и они очень скоро прикрыли этот общественно-политический журнал «крамольного направления».
О его редакторе жандармы сделали запрос читинскому полицмейстеру.
Но у жандармов были и другие сведения: Василенко вел двусмысленные беседы с рабочими во время разъездов по железной дороге, не скрывая своих пораженческих настроений; в своей квартире он собирал людей, не пользующихся расположением властей. А его публичные лекции вызывают много кривотолков.
И жандармы начали негласное наблюдение за господином Василенко.
Сам он догадывался, что от жандармов ему не укрыться. Но держался смело, независимо, правда, не переходя границ, за которыми грозила тюрьма. Да и неприятный осадок оставила одна случайная встреча в трактире со стариком в Нерчинском округе. Надо же случиться такому: старик знал всю подноготную семьи дворян Василенко и дал понять Фрунзе, что он проживает по паспорту человека, который закончил свое бренное существование в 1913 году.
Правда, у самого старика кто-то из сыновей отбывал каторгу. И не хотелось думать, что отец опального «политика» выдаст властям встречного нелегала. Но ведь неисповедимы пути господни: хватит старик лишнего с горя в таком же трактире — и проболтается!
Но Фрунзе недолго думал об этой встрече со стариком. Уж очень хорошо сложилась жизнь в Чите! И он уверовал в свою счастливую звезду, когда полюбил девушку, которой суждено было вскоре стать его женой.
Софья Алексеевна Попова работала в том же статистическом отделе, где и Василенко. Была она дочерью народовольца Алексея Поликарповича Колтановского. Отец ее, отбыв срок наказания, остался на жительство в Верхне-Удинске, где работал в железнодорожной конторе. И воспитал свою Сонечку в духе неприязни ко всему казенному, официальному, в духе поисков новой, светлой жизни. Она пока не нашла дороги в партию, но не скрывала своих симпатий к людям, ломающим привычные устои, зовущим к борьбе. И Василенко импонировал ей мятежным духом, внутренней чистотой и какими-то высокими идеалами, о которых она больше догадывалась, чем знала.
Понравился Василенко и Алексею Поликарповичу: в этом смелом, остроумном и веселом человеке видел он то, что в свое время украшало его молодости. Да и все окружение Колтановских признавало господина Василенко достойным руки и сердца маленькой, живой и умной Сонечки.
Ее подруга Лида Сосина не скрывала симпатий к молодому человеку, который так неожиданно появился на пути Софьи Алексеевны, и всячески одобряла ее выбор. Она записала в своих заметках о Василенко:
«Обаяние его личности привлекало к нему всех, кто с ним сталкивался, хотя, конечно, никто не подозревал, что этот скромный и простой молодой человек — уже старый революционер, любимый рабочими Шуи и Иваново-Вознесенска, товарищ «Арсений», что его веселость и жизнерадостность
Михаил и Соня познакомились и подружились в обстановке службы. Затем их стали встречать вместе то в театре, то в иллюзионе «Фурор», то на танцах в доме начальника переселенческого управления Дмитрия Михайловича Головачева: статский советник даже в дни войны не изменил своему давнему обычаю собирать «посиделки» по четвергам. И господин Василенко, да еще на глазах у своей невесты, делал все, чтобы быть душой молодежного читинского общества на головачевских вечерах: он пел, прекрасно танцевал и чудесно рассказывал всякие забавные истории.
Михаил Васильевич — а ему уже шел тридцать первый год! — понял, что выбор сделан на всю жизнь. И — человек цельный, ясный — он однажды открылся своей невесте. Она была перепугана, она была смущена этим сердечным доверием. Она была в восторге, что не ошиблась в друге. И поклялась хранить их тайну. И ласково, по-женски провела рукой по его разросшемуся ежику:
— Миша, мне страшно! У тебя в волосах седая прядка!
— Ах, Софья Алексеевна! — отшутился Фрунзе. — Так седина — это признак умудренного опытом мужчины. — И добавил строго: — Помни, как «Отче наш»: есть только Владимир Василенко. И у его любви нет границ!..
Рассказывают, что в эту пору Фрунзе был прекрасным кавалером, способным иногда на безрассудные поступки.
Как-то после вечеринки у Головачева шел он по Чите с Соней в компании влюбленной в него молодежи. Шумной толпой остановились возле тира, где неудачно постреливали молодые солдаты, вошедшие в «загул» по увольнительной. И господин Василенко разыграл из себя читинского Вильгельма Телля: бил в цель так ловко, что владелец тира забился в лихорадке, выставляя ему главные призы: двустволку и тульский самовар.
И все были удивлены, когда господин Василенко вернул все вещи перепуганному владельцу и сказал:
— К чему нам все это, господа? Сейчас пойдем по городу с ружьем и с самоваром, полицмейстер пустит по следу осведомителей. Не будем лишать его спокойствия и мило пройдемся по доброй Чите свободные и с песней в душе!
В другой раз весь город заговорил о господине Василенко, когда он бросился наперерез рысаку, вырвавшемуся без кучера на городскую улицу. Остановил коня, который мог задавить детей, заставил его почувствовать сильную руку…
Но вода долбит камень. И вокруг Василенко жандармы расставили сети. И один день мог решить все. Но, к счастью, в ночь обыска в доме у Михновича Фрунзе задержался в Иркутске. Пришла тревожная телеграмма от Сони, затем письмо. С берегов Ангары и из Забайкалья надо было срочно уезжать в Центральную Россию.
Фрунзе давно мечтал об этом. И успел списаться со своим близким товарищем Павлом Батуриным, который заканчивав курс в Московском университете. Павел прислал в Читу свой паспорт.
Получив в Иркутске письмо от невесты, Фрунзе неожиданно нагрянул к ней. Вместе они уговорили Лиду Cосину разыграть роль сестры милосердия и доставить больного «Батурина» в Москву.