Фрунзе
Шрифт:
— Никакого Совета знать мы не желаем… Если и будем с вами разговаривать, то только в отдельности по каждой фабрике, но никоим образом не с самозванным органом вашей власти!
Было ясно, что они распознали политический характер забастовки и по достоинству оценили создание в Иваново-Вознесенске прообраза тех Советов, которым суждено было спустя двенадцать лет взять в свои руки управление всем государством. Как видно, не столь уж плохое чутье было у всех этих Дербеневых, бакулиных, грязновых… Да и большое начальство крепко забеспокоилось. Уже 14 мая в Иваново-Вознесенск прибыл сам владимирский губернатор Леонтьев в сопровождении
Весть об Ивановской стачке облетела страну. Она дошла и до В. И. Ленина, находившегося за пределами России. Он тотчас откликнулся на это событие:
«Посмотрите на центральный промышленный район. Давно ли казался он нам спящим глубоким сном, давно ли считали там возможным только частичное, дробное, мелкое, профессиональное движение? А там уже разгорелась всеобщая стачка». [11]
3 июня, утром, когда Трифоныч и другие, как обычно, занимались в лесу с рабочими политической и военной учебой, к опушке талкинского леса подошли воинские части, пешая и конная полиция. Они оцепили лес и стремительно двинулись вглубь. Солдатам и полицейским был дан приказ во что бы то ни стало схватить рабочих главарей, в том числе и неизвестного агитатора — «синюю косоворотку».
11
В.И.Ленин, Соч., т.8, стр.506.
Хоть и ждали ткачи подобного набега, но все же были не вполне к нему готовы. Все сидели, как обычно, кто на траве, кто на пеньках, слушали Трифоныча и Дунаева. Вдруг загремели выстрелы. В прогалинах между деревьями показались жандармы.
— Боевики, вперед! — крикнул Трифоныч.
Боевики развернулись цепью, стали отстреливаться. Закипел настоящий бой. На черничник и папоротник падали зарубленные шашками и подстреленные люди. Под прикрытием боевиков безоружные ткачи и ткачихи старались уйти из-под обстрела. Это была вошедшая в историю Талкинская бойня.
Солдат и полиции было больше, чем боевиков. Боевикам пришлось отступать. Началась и за Трифонычем погоня.
Он был оттеснен к опушке и выбежал на открытое поле. В полуверсте от опушки леса стоял двухэтажный деревянный барак для рабочих, строивших невдалеке новую фабрику миллионера Витова. Плотники и каменщики, люди деревенские, пришлые, жили в этом бараке. В ответ жандармам, преследовавшим его, Фрунзе посылал пулю за пулей. Но вот, наконец, дверь барака… Фрунзе пробежал между рядами тесно поставленных нар-топчанов. Раскрыв рты, бородатые плотники изумленно смотрели на него.
— Ты кто таков?! — крикнул было один.
— Прячьте-ка лучше, чем расспрашивать, — отрезал Фрунзе.
И вот он исчез.
— Где бегляк?! — заорали, вломившись следом, жандармы.
— Не знаем, — отвечали жильцы барака.
— Как так не знаем? Видали?
— Никак нет…
— Куда же он делся? В воздухе, что ли, растаял?
— Не знаем, не знаем, служивые, — стояли на своем плотники.
Пока жандармы шарили под нарами, переворачивали тюфяки, проверяли жильцов по списку, Михаил Фрунзе был уже далеко. Хозяева барака выпустили его через погребной люк. Скрываясь в высоких зарослях лебеды и крапивы, он благополучно перебрался на другую сторону
«Талкинский университет» был на время разгромлен. Но как только по городу разнеслась весть о налете полиции на Талку, рабочие дали, наконец, волю долго сдерживаемой ярости. Загорелись дачи и особняки фабрикантов. Из окон городской управы со звоном полетели стекла. Словно ураган пронесся по ивановским улицам.
Фабрикант Бурылин в те дни писал своим родственникам:
«То, что произошло за три дня, не поддается описанию. Невиданная картина событий. Я лишен кучера, сам кипячу чай, с фабрики последнего сторожа сняли, сам охраняю фабрику. Начальство растерялось. У наших нет единого мнения. Мое честное убеждение — надо поскорее идти на небольшие уступки рабочим требованиям. Нам угрожают колоссальные убытки. Две партии непромытого вареного товара преют в котлах, в красильной — мокрые ролики. Мне известно из достоверных источников, что руководители забастовки — люди приезжие, с образованием. Руководят хлестко. Чувствуется в городе двоевластие. Рабочие не хотят договариваться на своих фабриках, выставляют общие требования».
Недешево обошлась бойня на Талке ивановским фабрикантам.
Забастовка продолжалась. Упрямо, со стиснутыми зубами ткачи-ивановцы подтягивали потуже свои пояса.
— Не сдадимся на милость…
Полиция из кожи лезла вон, стараясь напасть на след Михаила Фрунзе. И в одиночку и патрулями разыскивали полицейские неуловимого Трифоныча, а он был поблизости: то в самом Иванове, то в Кохме, то в Шуе, и всюду продолжал революционную работу.
Стачка всколыхнула весь Иваново-Вознесенский район. Она охватила десятки тысяч рабочих и работниц и стойко продолжалась почти два с половиной месяца (начало мая — конец июля).
Десятки тысяч участников этой знаменитой стачки, руководимой Московским и Северным комитетами партии большевиков, впервые в истории революционного движения в России создали Совет уполномоченных. Он был, по существу, первым Советом рабочих депутатов, прообразом советской власти.
Накануне стачки и в ходе ее Фрунзе неустанно сколачивал боевую дружину из наиболее преданных делу партии рабочих; он обучал их обращению с оружием, организовал доставку огнестрельного оружия и изготовление ручных бомб своими силами.
Это была первая военная работа Фрунзе, которую поручила ему партия.
В то же время Фрунзе продолжал и пропагандистскую работу. Он удачно вел ее даже среди расположенных в районе воинских команд.
Общеизвестно, что царское правительство считало казаков наравне с гвардией, вербовавшейся главным образом из кулачества, самой надежной своей опорой.
Но среди казаков встречались и иные люди. Видимо, к числу таких принадлежал и молодой вахмистр фельдшер Воротынцев, с которым Фрунзе познакомил шуйский большевик Сабуров.
Обаянием своей личности Фрунзе мог покорить и не такого человека, здесь же сразу почувствовалось, что каждое слово попадало на благоприятную, податливую почву. Первая встреча произошла в так называемой Марьиной роще, близ Шуи.
— Неужели вам не претит, — спросил Фрунзе молодого казака, — что казачество считают лютыми церберами вроде опричников былых?
Собеседник его заметно сконфузился.
— Претит, конечно… — пробормотал он. — Да что поделаешь, служба, присяга. К тому же давно так ведется…