Фрунзе
Шрифт:
Трифоныч, конечно, безропотно выполнил Отцово требование, хотя и представлял вполне отчетливо, каково будет ему в этой «командировке» из расчета по… три копейки в сутки на все про все, и «кормовых», и «квартирных», и на, так сказать, «орграсходы»… Только и можно было уповать на краюшку черного хлеба…
В августе 1905 года иваново-шуйская организация партии послала Фрунзе в Казань на подпольную конференцию по весьма важному для революции аграрно-крестьянскому вопросу. Это доказывало, что Трифоныч-Фрунзе обладал уже к
17 октября 1905 года под давлением народа Николай II издал так называемый «конституционный манифест» — указ о «даровании» народу ряда политических прав. Но, обещая на словах свободу, царь и его правительство на деле ничего не дали. «Манифест» был обманом.
Буквально на другой же день после получения этого «манифеста» в Иваново-Вознесенске полиция и так называемая «черная сотня» устроили избиение рабочих, требовавших освобождения из местной тюрьмы заключенных по политическим делам. Черной сотней были убиты в этот день Федор Афанасьев (Отец) и на одной из станций неподалеку от Иваново-Вознесенска один из популярнейших рабочих трибунов — Михаил Лакин.
А несколькими днями позже в Иванове же, возле вокзала, была зверски растерзана черной сотней студентка-связная Ольга Генкина, привезшая в Иваново груз нелегальной политической литературы.
Такова была оборотная сторона «всемилостивого» императорского манифеста о пяти «неприкосновенных» свободах — «слова, личности, совести, передвижения и печати…»
Стоял ненастный осенний день. Шел мелкий, колючий дождь. Конца не было видно ему.
В лесу близ Иваново-Вознесенска, в маленькой лесной сторожке, Фрунзе, обламывая карандаш, писал на клочке бумаги слова, полные возмущения. Он готовил листовку, разоблачающую царский «манифест».
Листовка гласила:
«…Пусть нас бьют, пусть пытают огнем, пусть по тюрьмам сажают, а мы все будем делать свое дело и кричать: «Проклятие и смерть самодержавцам! Свобода родному народу и вечная слава героям-борцам, погибшим за эту свободу!»
Листовка написана, набрана. Оттиск за оттиском слетают с маленького печатного станка, укрытого в не внушающем подозрений лесном домике. Один из помощников стоит на страже у дверей. Остальные двое печатают на станке.
Но вот все листовки готовы. Упакованы в пачки.
Как только стало смеркаться, Фрунзе и его товарищи вышли из сторожки. Повыше подняли воротники, подвернули полы пальто и двинулись к городу по безлюдному Дуниловскому тракту. Ноги вязли чуть не по колено в глинистой чавкающей грязи. Дождь продолжался…
Вышли из леса. Спустились в овражек. По скользкому мостику перебрались через разбухший от дождя ручей. Поравнялись с Витовской фабрикой. В густых сумерках уже видны тускло-желтые мигающие огоньки рабочих хибарок.
— Ну, вот и Ямская! — обернулся Фрунзе
Внезапно за поворотом дороги, из темноты, совсем рядом, раздалось хлюпанье копыт по жидкой грязи.
Грянул зычный окрик:
— Эй, кто там на дороге? Стой!
— Полиция! — спутники Фрунзе остановились.
Да, это был патруль конной полиции. Четыре верховых стражника с урядником во главе, мокрые и злые, на мокрых от дождя конях вынеслись из темноты, чуть не смяли Фрунзе и его спутников, до шапок забрызгали грязью.
Несколько секунд конные и пешие пристально разглядывали друг друга.
— Кто такие? — грозно повторил урядник.
— Прохожие, — невозмутимо ответил Фрунзе.
— Обыскать до нитки, — взмахнул рукой с нагайкой начальник патруля.
Стражники соскочили с коней:
— А ну, скидай одёжу…
Видя, что Фрунзе не подчиняется, один из стражников ударил его нагайкой. Силой содрали пальто. Под синей косовороткой нашли листовки.
Чиркая на мокром ветру спичку за спичкой, по складам прочел урядник первые слова: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»
— Ого, — радостно загоготал он, — крупная дичь попалась! В аркан!
И вот повернули всадники к городу, пошли рысью, а за ними, то падая в липкую глубокую грязь, то снова поднимаясь на ноги, бежали на арканах люди. Ремни арканов впивались им под мышки, в шею, грозя задушить. Малейшая задержка — и конь волоком тащил пленника по камням, по колдобинам дороги.
Когда верховые со своей добычей въехали в Ямскую слободу, начальник патруля вдруг остановил коня.
— Эй, парень! — крикнул он, обращаясь к Фрунзе. — Устал ты, я вижу. Полезай-ка на изгородь. Я тебя на коня подсажу.
С трудом, морщась от боли, Фрунзе сделал то, что ему было сказано. У него теплилась надежда сорвать аркан и, перепрыгнув через изгородь, убежать.
— Ну, а теперь петухом пой! — злорадно заржал урядник.
— Мерзавец ты! — гневно сказал Фрунзе.
Урядник изо всей силы хлестнул коня. Фрунзе зацепился ногами за частокол и с размаху рухнул в грязь, на мокрые камни. От страшного удара он потерял сознание. А когда очнулся в Ямской тюрьме, у него оказалась вывернутой коленная чашечка.
Вскоре, при помощи друзей ему удалось освободиться, но к списку его примет прибавилась еще одна: «хромает». На всю жизнь остался у Михаила Фрунзе след этого увечья. С тех пор при быстрой ходьбе ему нередко приходилось на ходу вправлять выпадающую коленную чашечку.
Фрунзе был в административном порядке выслан в Казань. Там впервые за долгое время он встретился с братом Константином, кончавшим Казанский университет. Как студент-медик, он был на русско-японской войне и только что оттуда вернулся. На вопрос брата, что у него с ногой, Фрунзе ответил улыбаясь: