Фурцева
Шрифт:
Накануне фестиваля Екатерина Фурцева предупреждала московских чиновников:
— Есть слухи, что завезут инфекционные заболевания. Начали проводить прививки. В то же время было четыре случая каких-то уколов в магазинах: когда девушка стояла в очереди за продуктами, подходит человек, в руку делает укол. Пострадавшие находятся в больнице, состояние их хорошее. Это делается врагами, чтобы создать панику вместо торжества… Главное, что мы недооцениваем советских людей, их патриотизм. Зимой приезжала делегация американцев, среди делегатов был корреспондент-разведчик. Гуляют по Москве и видят: пьяный идет навстречу в спецовке, сейчас же корреспондент его сфотографировал, поинтересовался,
Для воздействия на либерально настроенных писателей пускали в ход тяжелую артиллерию — главу партии. Сам Никита Сергеевич больше верил не в принятые постановления, а в личное общение.
Руководители страны 13 мая 1957 года встретились с членами правления Союза писателей. Известный прозаик Вениамин Александрович Каверин, автор популярнейшего романа «Два капитана», вспоминал, что Хрущев говорил два часа:
«Пересказать его речь невозможно. Она была похожа на обваливающееся здание. Между бесформенными кусками, летящими куда придется, не было никакой связи.
Начал он с заявления, что нас много, а он один. Мы написали много книг, но он не читал, потому что, „если бы он стал их читать, его бы выгнали из Центрального комитета“. Потом в середину его речи ворвалась какая-то женщина „нерусской национальности“, которая когда-то обманула его в Киеве. За женщиной последовал главный выпад против Венгрии с упоминанием, что он приказал Жукову покончить с мятежниками в три дня, а Жуков покончил в два. Вот здесь, кажется, он и перешел к „кружку Петефи“, подражая которому некоторые писатели попытались „подбить ноги“ советской литературе… Как ни бессвязна была речь Хрущева, смысл ее был совершенно ясен. „Они хотели устроить у нас 'кружок Петефи', и совершенно правильно, по-государственному, поступили те, кто ударил их по рукам“… Пахло арестами, тем более что Хрущев в своей речи сказал, что „мятежа в Венгрии не было бы, если бы своевременно посадили двух-трех горлопанов“.
Хрущев сразу отодвинул текст подготовленной ему речи:
— Эту бумагу я для вида взял. Я разрешу себе на таком авторитетном собрании выступить и сказать по некоторым вопросам без подготовки, без конспекта и тем более без предварительно подготовленной законченной речи.
Никита Сергеевич так и не смог ясно сформулировать свою позицию. Ему претили сталинские преступления, но он не в состоянии был осудить систему, которая сделала эти преступления возможными. В результате первый секретарь ЦК постоянно оправдывался относительно своего доклада на XX съезде, говорил путано и сбивчиво:
— И я, и друзья мои, с которыми я работал и работаю, мы по-детски плакали, когда были у гроба Сталина. Поэтому надо с этим считаться. И что же это, у нас были тогда слезы неискренние, когда мы плакали, когда Сталин умирал, а потом стали плевать на труп Сталина, когда его вынесли и в Мавзолей положили? Нет, товарищи, мы были искренними и сейчас искренни».
В писательской среде после смерти Сталина столкнулись два направления. Одни писатели называли себя «автоматчиками партии» (крылатое
Борис Николаевич Полевой, автор знаменитой «Повести о настоящем человеке» (о потерявшем ноги летчике Герое Советского Союза Алексее Маресьеве) и главный редактор журнала «Юность», ехидно заметил, что «автоматчиков партии пора демобилизовать». Еще «автоматчиков» презрительно именовали «лакировщиками действительности».
Никита Сергеевич вступился за лакировщиков:
— Кто же такой лакировщик? Это люди, которые хотели показать деятельность нашей партии, нашего народа под руководством партии, успехи партии, успехи народа. Так мы этих людей должны осуждать?.. Лакировщики — это наши люди. Это люди, преданные партии… Мы считали, что нужно сказать правду, нужно обнажить недостатки, надо на них указать, но указать и пути преодоления этих недостатков. А у Дудинцева это есть? Нет этого. Он смакует недостатки. Он ведет эту критику с вражеских позиций…
Хрущев заговорил о Твардовском, которого лишил должности главного редактора журнала «Новый мир». Видно было, что первый секретарь ЦК КПСС не совсем уверен, что принял правильное решение:
— Мы критиковали товарища Твардовского… Мне очень жаль, что товарищ Твардовский, говорят, закупорился очень. Я искал его по телефону, хотел по телефону найти и поговорить. Его не было, или он не мог подойти к телефону, но я считал, что мы должны все сделать, чтобы критика была товарищеская, чтобы в этой критике людей не глушить, а помочь, чтобы эти люди продолжали с еще большей пользой заниматься творческим трудом…
«Речь Хрущева, — с горечью пометил в дневнике Твардовский, — рассеяние последних иллюзий. Все то же, только хуже, мельче. Рады одни лакировщики, получившие решительную и безоговорочную поддержку».
Но Хрущев не занимал однозначной позиции, когда речь шла о литературе и искусстве. Тут он был готов прислушиваться и к чужим мнениям. Идеологические вопросы как человек практического ума вообще не считал самыми важными. Его голова была занята более серьезными проблемами.
В августе 1953 года, когда Хрущев стал главой государства, ему положили на стол секретную справку:
«Хотя потребление большинства продовольственных продуктов в СССР в послевоенный период и возросло, тем не менее оно остается еще недостаточным. Общая норма потребления всех продуктов на душу населения в СССР по калорийности равна американской, но по ряду продуктов, особенно по овощам и по продуктам животноводства, нормы потребления отстают от норм потребления на душу населения в США и Англии…
Из этих данных видно, что в СССР меньше потребляется, чем в США и Англии — молока, мяса, яиц и сахара и значительно больше потребляется хлеба и картофеля… Потребление овощей, продуктов животноводства, рыбы и сахара значительно ниже норм, разработанных Институтом питания Академии медицинских наук СССР…»
Все десять лет своего правления Хрущев занимался сельским хозяйством, промышленностью, строительством. Идеологию передоверял другим. Когда ему докладывали о непорядках в этой сфере, взрывался, часто был несправедлив, но это не значит, что он не был способен признать чужую правоту.
Двадцатого июля 1957 года Александр Трифонович побывал у Хрущева. В ЦК его вызвал Дмитрий Алексеевич Поликарпов, который многие годы осуществлял партийное руководство литературой и искусством. Поликарпов обсудил с ним создание Союза писателей РСФСР. А потом повел к Хрущеву.