Футбол на снегу
Шрифт:
— Понял. Не будем про сигареты. Помолчим о них.
Представляю, как мается сейчас в рубке какой-то курильщик. Щелкает, наверное, пальцами и морщится от досады.
Эх, достать бы из полной пачки сигарету, размять ее, зажечь, глубоко затянуться…
— 23-й, какие у вас показания?
— Жиденькие. Прибор пишет, но такие дистрофические столбики.
— У нас та же картина — только линия развертки. Голая палка, словно ее столяр строгал.
— «Чехов», вам нужны овощи? Давайте
Где-то вдалеке:
— Так у тебя, Олег, в семье пополнение?
— Да, пацан растет. Третий месяц ему.
Счастливый отец смеется. Сына он еще не видел.
— 201-й, как будем расходиться? Дистанция меняется, а пеленг на вас остается прежним.
Спокойный голос, в котором слышна откровенная ирония:
— Значит, суточный подъем сорок тонн? Прекрасно. А вы же брали по две тонны… Что-то я не пойму.
В ответ смущенный голос вахтенного штурмана:
— Я не знаю. Спрошу у капитана.
— «Топаз», вы опасно ходите. Я не могу отвернуть: слева у меня «малыш» и два иностранца.
Внезапно наступившая тишина и одинокий голос:
— Петрович, где ты? Я по тебе соскучился.
Здесь возник конфликт.
— 36-й, вы нам скомкали все траление. Нельзя так бесцеремонно врываться в группу. Надо знать, как ходить и куда ходить.
— Спасибо за рекомендации. Но мы в этом деле не новички. Да и показания наши расходятся. Мы у вас справа по курсу и спокойно разойдемся правыми бортами.
Эти ворошат приятные воспоминания.
— А ты как отдохнул?
— Хорошо отдохнул. Были с женой на Украине. Покатались. Все время в разъездах.
— Вам что, ваша жизнь молодая.
Мрачный баритон:
— Может, про молодую жизнь поговорите на другом канале.
Собеседники прощаются, и в эфир вылетает горячая скороговорка:
— Два БМРТ! Кто сейчас ставит трал на зюйд-ост от буя, ответьте 231-му.
У этих свои дела.
— Слон: Дмитрий три — Харитон семь.
И так двадцать четыре часа в сутки. К радио быстро привыкаешь. Возникает даже иллюзия непосредственного общения. Кажется, собрались мы все в одной комнате и беседуем.
Мы поднимаемся в рубку отдохнувшие, бодрые, полные надежд. Я сменяю рулевого, Шабордин принимает дела у своего напарника..
— Ничего, — говорит тот вяло. — Обшарили все румбы. Ничего.
Начинаем шарить мы. Штурман не отходит от фиш-лупы, хотя плохо верит ей и называет все поисковые приборы «горшками». Вдруг лицо его светлеет.
— Показания, — шепчет он, — показаньица… Вот та-а-акие плюшки у грунта.
Кажется, мы набрели на косяк. Капитан волнуется:
— Раньше
Люди, измученные ожиданием, собираются на мостике. Здесь и технолог, и радионавигатор, и даже доктор. Ждут. Тралмейстер хлопочет на палубе. Корма ныряет в космах тумана. Скоро в темном провале слипа показывается трал. Ни одного хвоста! Рыба, видимо, приподнята над грунтом и взять ее невозможно. Опять ничего. Уже в который раз. И кажется, ничего больше не будет. Никогда.
Мы снова спускаем трал. А что еще делать?
Капитан стоит у открытого окна. Длинное сухое лицо с выгоревшими бровями, зубы плотно сжаты, брови сдвинуты к переносице — совершенно страдальческое лицо. Он похож сейчас на крестьянина, замученного недоимками.
— Какая глубина?
— Сто семьдесят.
— Выйдете на двести и ложитесь на ост. Я пойду проглочу чаю.
Через четверть часа он снова появляется в рубке.
— Сколько у нас на курсе?
— Девяносто.
— Возьми десять вправо.
Капитан сидит в окружении самописцев и полыхающих зеленым огнем экранов, попыхивает сигаретой и как заклинание повторяет все те же, осточертевшие мне команды: «Десять влево. Пять вправо. Еще вправо возьми. Доворачивай, доворачивай. Так держать».
А тут еще туман, густой, сырой, теплый — прямо баня. В радиусе трех миль полсотни кораблей. Локаторы молотят круглые сутки. Они раскалились, хоть блины на них пеки.
— В таком молоке с ума можно сойти, — говорит штурман. Он трет усталые глаза, веки его воспалены. — Насмотришься в эти дырки (жест в сторону приборов), будешь как слепой котенок.
Он снова приникает к тубусу локатора и вдруг начинает ругаться:
— Куда он прет? Тоже мне джигит!
Штурман хватает микрофон.
— «Витебск», это вы пересекаете наш курс в трех кабельтовых? Вы же нас утопите! Возьмите вправо и разойдемся левыми бортами.
Пока мы расходимся с «Витебском», на курсе оказывается еще одно судно. Этого мы не можем дозваться: иностранец. Он быстро приближается, входит в мертвую зону локатора, и мы теряем его из виду. Звенит машинный телеграф. Сбавляем ход. Иностранец выныривает из тумана.
— Право руля!
Я перекладываю руль. Чужой траулер проскальзывает у нас с левого борта. Мы успеваем только заметить надпись на черном борту «Santa Amalia», высокую, в ржавых потеках рубку, ряды красно-белых бочек на корме и смуглые лица моряков. Они прямо висят на борту.
— У-у, — цедит штурман сквозь зубы, — испортил песню, дурак. Сломал все траление.
В рубке появляется радист.
— Надо подписать заявку, капитан. «Уржум» сейчас уходит…
Капитан пробегает бумагу глазами.