Футляр для музыканта
Шрифт:
– Здравьичка желаем.
Начальник управления НКВД по Петрозаводску – невысокий, плотный, с широким одутловатым лицом – остановился на пороге и, прислонившись плечом к косяку двери, приложил руку к козырьку фуражки.
– Как поживаешь, Анатолий Владимирович? – небольшие светлые глазки Пильзюка словно впились в Трохова. – Что-то мрачен с утра.
– Текучка замучила, Иван Степанович.
Трохов привстал и криво усмехнулся, приветствуя майора.
– Срываются сроки по восстановлению Беломорского аэродрома, – добавил он, кашлянув. – А Москва подгоняет. Надо всех мобилизовать.
– Да,
Пильзюк плюхнулся на стул, сунув фуражку Трохову под нос. Вынув из кармана скомканный платок, протер лысину.
– Война-то к концу катится. Территорию очистили, Карельский фронт со дня на день расформируют. Надо приглядываться к людишкам, которые остаются. Немцы да финны агентуру повсюду понатыкали, так что востро ухо держи. Тут каждая недомолвка – беда. Как доверять, если человек правду скрывает?
Бесцветные глазки Пильзюка вдруг остановились, точно замерли, глазки сузились, как у хищника перед броском. Постукивая пальцами по столу, он молчал, неотрывно глядя на Трохова. Тот поежился.
– А что это ты, Иван Степанович, на меня так смотришь? – Трохов нервно переложил бумаги из одной папки в другую. – Словно обвиняешь в чем?
Он попробовал улыбнуться – как пошутил вроде, – но получилось натужно. Не до смеха тут уж, сердце замерло.
– Мне как будто скрывать нечего.
– Нечего?! – Пильзюк как-то недобро ухмыльнулся. – А какого черта ты от партии скрыл, что у тебя брат-близнец имеется? Это как понимать надо? И тоже Фрекенштейн? – Пильзюк наклонился к Трохову, дохнув на него вчерашним перегаром, смешанным с запахом дешевого гвоздичного одеколона.
– Брат-близнец?!
Трохов чуть не вылил на себя остатки чая из стакана.
– Это… это… Наговор! – Он взвизгнул неожиданно даже для самого себя. – Отродясь у меня брата не было.
– А это еще доказать надо, – на губах Пильзюка играла издевательская улыбочка. – Вот ты попробуй. А я посмотрю, как ты это делать будешь.
Майор резко встал, сдернул фуражку со стола, шагнул, направляясь к двери.
– Не, ну, ты погоди, погоди, Иван Степанович, ты так не уходи, – Трохов засеменил за ним, жалобно приговаривая. – Откуда взялось-то? Откуда? Кто оговорил?
– Анатолий Владимирович, к вам там…
Дверь распахнулась, на пороге появилась Пашка – секретарша – с широкой русой косой, выложенной венчиком вокруг головы, белой блузке и узкой полосатой юбке, обтягивающей широкие бедра.
– Пошла вон, – шикнул на нее Трохов.
– Ой, простите, – секретарша поспешно закрыла дверь, но Трохов успел заметить, как она обиженно поджала губы. И тут же поймал на себе насмешливый взгляд майора. Трохов смутился. Да что смущаться-то, одернул он себя. Уж кому еще, а Пильзюку точно известно, что Пашка – баба отзывчивая, на ласку сама напрашивается. Для того ведь и прислал – знал кого.
– Алло! Это Хелен? Это Хелен Бергер?
Он неожиданно услышал свой голос, и сам не узнал его. Он показался ему глуховатым, словно доносился издалека. Серая пустота скрутилась невзрачной большеголовой змейкой и тут же исчезла, точно юркнула в невидимую дыру, оставляя место широкой
– Алло! Хелен, это Гленн! Ты получила мою открытку?
Высокие длинноиглые сосны, слегка изогнутые от ветра, постоянно дующего с гор, застыли перед входом в двухэтажный дом с белым балконом над крыльцом. Все окна в доме темны – уже наступила ночь, и хозяева давно легли спать. Держа в руках бархатный футляр в форме сердечка с бусами из мелкого жемчуга – на них он потратил весь свой недельный гонорар за игру в оркестре, – Гленн нерешительно переминается с ноги на ногу, а затем… свистит в два пальца – резко, пронзительно. Пушистая серая сова, сверкнув желтыми глазищами, срывается с ветки – серебристые капли от прошедшего вечером дождя, разлетаясь, ударяют ему в лицо, а свист разносит эхо в ущелье.
«Хелен! Неужели она улеглась спать? – думает он с тревогой. – Я же звонил ей сегодня. Сказал, что приду после работы. Забыла?»
– Хелен! – он уже кричит во всю силу, забыв о том, что может потревожить соседей.
– Что ты орешь?!
Окно на втором этаже распахивается. Появляется белокурая головка Хелен в папильотках. Личико не заспано – она и не спала, – но кривится от недовольства.
– Немедленно замолчи! Я сейчас спущусь.
Через мгновение она появляется на пороге. В полосатом ночном халате, руки уперты в бока. Однако губы накрашены, а на лице – свежий слой пудры.
– Имей в виду, – деловито заявляет она с ходу. – Я никуда не пойду.
– Но я пришел к тебе, у на свидание.
Он берет ее за руку и примирительно гладит пальцы.
– Садись, – тянет за собой, усаживаясь на верхнюю ступеньку.
– Вот еще! Здесь холодно!
Хелен раздраженно выдергивает руку.
– Ты сказал, что придешь после работы, а сейчас сколько времени? Ты знаешь, сколько сейчас времени?
Ее глаза гневно сверкают, но он замечает, что она поглядывает на коробку.
– Я и пришел после работы, – объясняет он терпеливо. – Я музыкант, я играю в оркестре. Мы только что закончили концерт. Садись.
Он снова тянет ее за руку. На этот раз она послушно присаживается рядом.
– Ты совсем не изменилась, Хелен, – вздыхает он. – Все такая же сварливая. И такая же красивая.
И, сделав паузу, открывает коробку.
– У меня для тебя подарок.
Мелкий жемчуг мерцает на черном бархате. У Хелен вспыхивает от радости лицо. Но она еще старается не выдать себя и, сделав усилие, с притворным недовольством кривит губы.
– Подарок? А по какому случаю?
– К твоему дню рождения.
– У меня день рождения в ноябре, а сейчас еще только сентябрь, – замечает она язвительно.
– Так это еще к прошлому дню рождения, – быстро исправляется он.
– Ах, к прошлому!
Хелен смеется и, взяв коробку, рассматривает бусы.
– Очень красивые…
– Позволь, я проверю размер.
Он берет бусы из коробки и хочет надеть их на Хелен. В это время дверь позади них распахивается. Обернувшись, Гленн вскакивает в испуге. На пороге – отец Хелен. Он полностью одет, в руке… охотничье ружье.