Гадкий гусёнок
Шрифт:
– Не понимаю, какое это имеет значение.
– Ну как же? – он по-детски надул щеки. – Я вот тоже один, а весной каждый ищет пару, как говаривал мой папаша – каждая щепка на щепку лезет… Ой, простите, мадмуазель, папаша мой был человек неученый…
– Был? – я присмотрелась повнимательней к его густым, давно не мытым волосам и широким ссутуленным плечам. – Он умер?
– Да, оспа, – вздохнул парень. – Меня Жером зовут.
– А меня зовут Николь, – сказала я, не дожидаясь вопроса.
– Красивое имя… – он мечтательно зажмурился. – И сама ты красивая. Словно ангел!
Мы помолчали, но уже словно вместе,
Парень вскочил на ноги и вдруг махнул через бревна одним прыжком. Очутившись на песке, он помчался во всю прыть и успел скрыться под мостом, пока я поняла, что замшевого кошелька, который я все это время сжимала в руке, больше нет. Кулак пуст. И нет никаких сомнений, у кого сейчас находится подарок тети Люсиль.
Слез у меня уже не осталось, я зажала рот рукой, сдерживая хихиканье. Сегодня мне везет, как висельнику с Гревской площади!
– Мадмуазель, мы вам кричали, – раздался сзади комариный писк. Девчушка-капустница с сочувствием смотрела на меня, нахмурив то место, где у людей брови. – Но он тоже услышал…
– Спасибо, – вздохнула я. – Сама виновата, нечего было зевать.
– Как же вы теперь домой доберетесь? – от вопроса этой пигалицы мне стало нехорошо: скоро стемнеет, кучер не нашел меня и наверняка уехал, как я доберусь до улицы Турнон?
Капуцины уже ушли, парочки, что миловалась в укромном уголке, тоже нет, лишь возчики, хмурясь, застегивают куртки. От реки вдруг потянуло холодком. Я поплотнее стянула на груди плащ, но сырость, казалось, забралась под кожу. Или это страх?
– Мадемуазель, хотите с нами? Мы возвращаемся в Сен-Жермен, до ворот Конферанс можем вас подвезти.
Значит, им надо на правый берег! Какая удача – если я доеду с ними до набережной Лувра, там рукой подать!
Девушки быстро и бесшумно, словно рой капустниц, рассаживаются на телегах, бережно прикрывая юбками пустые кувшины из-под молока, возчики молча подбирают вожжи – и мы трогаемся.
Молочницы шепчутся между собой, бросая на меня косые взгляды, но мне уже все равно. Впечатления прошедшего дня смешиваются, как разные течения у маяка Бален на западной оконечности острова Ре – схлестываясь, ни одно не хочет уступать, и вода, зажатая и с севера на юг, и с запада на восток, образует единственно возможную форму – квадрата. Квадратные волны бывают только там. Это говорят и те, кто знает вдоль и поперек и Средиземное, и Северное море, и Балтику, и Атлантику. И даже те, кто добрался до далеких заморских колоний – утверждают, что такого чуда больше не найдешь нигде…
– Приехали, мадемуазель, – наклоняясь ко мне, шепчет девочка. Крахмальный край ее треугольного чепца клюет меня в лоб. – Вы говорили, вам надо на улицу Турнон.
Волны перед глазами уступают место сумеркам и знакомой улице, в конце которой виден особняк графини Шале.
– Спасибо, вы меня просто спасли, – бормочу я. – Храни вас Господь!
– И
Глава 7. Находка на чердаке
Графиня никак не могла найти какую-то мантилью. Служанки перерыли все сундуки, но искомая накидка так и не находилась.
– Да что же это такое! – простонала ее светлость, прижимая к глазам платок. – Никакого порядка нет в доме!
Служанки молчали, изучая пол с рассыпанными померанцевыми корками, разорванными саше и сухими пауками – следами бурных поисков.
Призванный к ответу мажордом мсье Констанс нахмурился, хмуро оглядел испуганных служанок и наконец выразил уверенность, что искомая мантилья не иначе как находится на чердаке – в одном из сундуков, сосланных туда с вышедшими из моды предметами одежды.
– Что значит вышедшими из моды? – возмутилась ее светлость. – Эту мантилью мне привез из Италии мой отец, маршал Монлюк, каких-то пятьдесят лет назад!
– Конечно, ваша светлость! – склонился в глубоком поклоне мсье Констанс. – Подарки маршала – это для всех нас неугасимая лампада! И неопалимая купина.
– Хорошо, – высморкалась графиня. – Тогда ты и ты – она указала на двух служанок, – ступайте на чердак и без мантильи не возвращайтесь!
Она открыла было рот, чтобы сказать что-то мажордому, но оглядела его шишковатые от ревматизма колени и повернулась ко мне.
– Николь, дорогая моя, прошу вас – возглавьте поход за мантильей!
– Да, мадам! – я еще никогда не была на чердаке, но признаться, мне давно хотелось посмотреть из чердачного окошка – захватывающий, должно быть, вид! Интересно, можно ли рассмотреть королевский дворец?
Я возглавила маленькую процессию, мы быстро миновали парадные покои – с обтянутыми шелком стенами, расписанными потолками и устилающими пол коврами. Коридор второго этажа, где комнаты давно стояли необитаемыми, служил галереей портретов предков – настолько дальних, что им не нашлось места в гостиной, где картины занимали стену от пола до потолка. В центре висел, конечно же, маршал Монлюк – отец графини – суровый старик с изуродованным мушкетной пулей лицом.
Портреты, казалось, провожали нас глазами, пока мы дошли до чердачной лестницы. Ступеньки завизжали под нашими ногами, как привидения.
Что за великолепие! На чердаке хоть в мяч играй – настолько он был велик. Солнечные лучи шпагами протыкали воздух сквозь щели в ставнях, золотые пылинки кружили, угасая в вышине под стропилами. Пахло мышами и пылью.
Первым делом я подняла железный крюк и отворила ставни, впустив солнечный свет. Девушки, жмурясь, подошли к окну. Передо мной расстилались черепичные крыши Парижа. Слева вздымались сизые стены королевского дворца, сверкала серебром лента Сены. Близ восточного подъезда Лувра распласталась церковь Сен-Жермен л’Оксеруа, чей колокол подал сигнал к резне в Варфоломеевскую ночь… Я поскорей отвернулась. И увидела Бастилию – словно мрачный утес вознесшуюся на востоке. Пушки на крыше тюрьмы сияли в солнечных лучах – как громко они, должно быть палили пятнадцать лет назад – когда Генрих Четвертый погиб от руки Равальяка… А еще громче – в сентябре 1601 – когда родился дофин, будущий король Людовик Тринадцатый…