Гагарин и гагаринцы
Шрифт:
— Теперь я верю, что мы на границе Европы и Азии. Помните, Мартьянов говорил, что Оренбург стоит на стыке двух частей света.
Они двинулись дальше, курсом на памятник Чкалову, пока он не вырос во всю двадцатиметровую высоту.
— Вот и пришли к вам на смену, Валерий Чкалов…
КУРСАНТСКИЕ ПОГОНЫ
Сердце все же забилось сильнее, когда Гагарин увидел свою фамилию в списках курсантов.
Исчезли пиджаки, ботинки, туфли, их заменили гимнастерки и сапоги, а длинная казарма с двухэтажными кроватями стала домом. В кино —
Затянулась унылая, с обложными дождями осень. Давно опал багрянец Зауральной рощи. Потянулись нелегкие курсантские будни. Но Юрий и в них находил небольшие праздники.
Любил, когда строем шли по городу, чеканя шаг, и ждал с нетерпением команды:
— Запевай!
Пел от всей души. Дружный хор нравился, как и солдатские песни, бравые, каких раньше не знал. И если чувствовал, что сосед поет без этого радостного подъема, звонче затягивал следующую фразу, выше вскидывал подбородок — воодушевлял. О многом мечталось в эти минуты, понимал: вынесло его с этими вот ребятами на гребень доброй волны. Быть им теперь летчиками. А не всем ведь так повезло. Многие вернулись ни с чем назад.
Пока цена этому «быть» не так уж и велика: недосыпать, драить полы, бегать по грязи в атаку, промокнуть до нитки от дождя.
Но знал, право это может стоить и подороже: в главном корпусе училища висело больше ста тридцати фотографий его выпускников — Героев Советского Союза. Многие стали ими посмертно. Понимал, стать выпускником т а к о г о училища непросто и почетно. Потому и не помнят преподаватели серым, пустым, безразличным его лицо.
…В первые дни почему-то часто снилась мать. Скорбным было ее лицо, и она совала ему в карманы какие-то гроши, печеную картошку. Корила себя, что в родительском доме только-то и хватало хлеба, чтобы дотянуть Юру до шестого класса.
Просыпался вместе с голосом дневального:
— Подъем!..
Бежал на зарядку, а сон не оставлял его. И он в простодушии думал: «Вот кончу училище и куплю ей оренбургский пуховый платок».
Он уже видел эти всемирно известные платки и кое-что даже слышал про необыкновенных коз, пух которых так красив, так легок, что платки из него собирают золотые медали брюссельских, лейпцигских, монреальских и парижских выставок. Большой оренбургский платок нежнейшего пуха проходит сквозь обручальное кольцо.
Говорят, что этих коз однажды купили англичане. Но не прижились они на сочных, влажных пастбищах. Затосковали по своим губерлинским горам и солончакам, по широкому раздолью и суховеям, по щедрому солнцу и ярким ночным созвездиям и очень скоро погибли все до единой. Прослышав об этом, губерлинцы очень горевали и уж больше не продавали коз не за какое золото.
…А пока что Юрий Гагарин садился за парту смеете с теми счастливцами, кому повезло выдержать конкурс. Сам экзамены не сдавал, от них его освободил диплом с отличием. Похожие друг на друга в защитных гимнастерках, с голубыми курсантскими погонами, остриженные под машинку, они пока еще не спаяны в одну большую семью, еще не разделены на группы и пары, на ведущих и ведомых.
…Зауральная роща раньше обычного покрылась
— Взвод! Занять оборону! — волевые нотки в голосе Гагарина заставили курсантов собраться, и все старательно начали окапываться.
Только окопались и залегли, как последовала другая команда:
— В атаку! За мной! Ура!
Мальчишеская фигурка Гагарина уже маячила впереди. Он с разлета кидался в нетронутую целину снега, полз по-пластунски, замирал после собственной команды:
— Воздух! Воздух!
Юрий решил: раз уж для того, чтобы стать летчиком-испытателем, прежде нужно быть хорошим солдатом, он будет им.
Значит, опять: «В атаку!», «Ложись!» Уже промокли насквозь гимнастерки, от шинелей клубится пар; все собранней ползли по снегу, летели кубарем с обрыва и чувствовали, что каждый мускул подвластен им.
В училище возвращались разгоряченные. Под ногами в такт солдатской песне скрипел снег, и встречные невольно подравнивали штатский шаг, и девушки прихорашивались, и старики становились осанистей — шла армия! После отбоя засыпали тотчас, чтобы утром вместе с голосом дневального ощутить пружинистые мускулы и ту здоровую легкость во всем теле, что так щедро дарит только молодость…
Утро 8 января 1956 года выдалось особенно морозное. Празднично сверкал за окнами первозданной белизной снег. Делая зарядку, Гагарин тихонько напевал: «Мороз и солнце — день чудесный, еще ты дремлешь, друг прелестный, пора, красавица, проснись….» Необычная приподнятость, торжественность чувствовались во всем. Присяга!.. Сегодня будут принимать присягу на верность Родине.
…Захотелось хоть несколько минут побыть одному. Пошел в главный корпус. Со стен, из гвардейских черно-оранжевых лент на него смотрели прославленные летчики: Анатолий Серов, Михаил Громов, Григорий Бахчиванджи, Андрей Юмашев, Иван Полбин. Те, кто обрел крылья в этом училище и потом удивил мир своими подвигами. «Вот они, орлы, — мысли его пытаются проникнуть в юность тех, кто смотрел на него пытливо и строго, — а ведь они учились в этих же классах и тоже были новичками. Значит, и я смогу стать хорошим летчиком. Конечно, поршневыми самолетами управлять легче, чем реактивными. Но они бы и с этими справились отлично».
Вспомнил Ленинград, там был на студенческой практике на заводе «Вулкан», Зимний дворец и другую галерею — героев 1812 года. Он тогда выписал в тетрадку стихи Пушкина, пронзившие его искренностью чувства, которое родилось и в нем самом.
И, мнится, слышу их воинственные клики. Из них уж многих нет; другие, коих лики Еще так молоды на ярком полотне, Уже состарились и никнут в тишине Главой лавровой…Но только теперь он понял, почему торжественная тишина гулкого зала только кажется тишиной. И какими бездонно глубокими могут быть простые слова.