Галактический консул
Шрифт:
— Стараться! — усмехнулся Кратов. — Что мне остается, кроме моей чести? Только что ксенологический совет консенсуально произвел меня в трепачи. И я ничего не могу выставить в свое оправдание.
— Допустим, консенсуса не было и не будет. Навигаторы вам верят, хотя главным образом из цеховой солидарности. Дилайт желает вам верить. Господь ему судья — для него звездоходское прошлое тоже много значит.
— А что же вы?
— А я циник, верящий только своим глазам. Хотя при этом я не кричу о своем цинизме на каждом углу, как некоторые. На Уэркаф я прибыл в третий раз, и глаза говорят мне: Хаим, тут нечисто. Милый,
— Жаль, следы уже не свежие.
— Но и у меня непростые борзые… Чем кататься на «туатаре» от камешка до камешка, скорчась в три погибели и не имея возможности даже откашляться в полный голос, так лучше бросить на разведку сотню юрких и умных зондов. Они сделают ту же работу за пару суток. А наше дело, дело взрослых людей, затем в спокойной обстановке, без перебранок, изучить ту информацию, что вызовет у машин обостренный интерес. Что вы ежитесь, Кратов? У вас режутся крылья?
— Меня никак не оставляет ощущение, — признался тот, — что я здесь не был.
— Забавное ощущение, — хохотнул ксенолог. — Может быть, мы по оплошности прихватили вас не на ту планету? Вы же были на Уэркаф сразу после пожара. А теперь пепелище заросло, вот вы и не узнаете местности.
— Ничего не могу с собой поделать, — Кратов виновато вздохнул.
— Бросьте! Я вам больше скажу. Если зонды вернутся ни с чем и никакого дольмена в этих местах не сыщется, я подумаю лишь одно: Хаим, тут и в самом деле нечисто… Сегодня на совете, когда Биссонет объявил вас лжецом, вы промолчали. Мне это понравилось. Это по-мужски.
— Зато мне это не понравилось, — проворчал Кратов.
— И эта ваша самооценка мне тоже нравится. Вообще вы мне симпатичны, Кратов. Будь вы еврей, я выдал бы за вас свою третью дочь, а нет лучше жены, чем еврейская девушка. Хотите чаю? Вы, наверное, шесть лет не пили приличного чая из розовых лепестков. Сейчас мы с вами опрокинем по паре чашечек. А после я сведу вас в медицинский отсек и решу, как поступить с вашими рубцами. На теле и на душе.
— Нет, — сказал Кратов.
Элул откинулся и скрестил руки на груди, лицо его жалобно скривилось, что, вероятно, являлось у него выражением крайнего изумления.
— Нет, благодарю, — повторил Кратов. — От чая из розовых лепестков я, к моему стыду, отказаться не в силах. Что же касается остального…
— Ах, этот несносный Кодекс чести, — с иронией заметил ксенолог.
— Не только.
— В старину имели обычай метить преступников особыми клеймами. И вы, я вижу, со своим клеймом расстаться не торопитесь? Господь вам судья, пусть все ограничится чайной церемонией. Одного только непременного атрибута чаепития нам будет чрезвычайно недоставать. — Элул понизил голос. — И я опасаюсь, это унизит весь ритуал. — Он поманил Кратова пальцем и шепнул ему на ухо: — Красивой японской гейши в кимоно. Только, когда будете у меня
5
К вечеру, когда сошла за горизонт печальная луна странного мира, Джед Торонуолу вырастил из эмбрионов сорок восемь зондов.
— Ты обещал мне сотню, — уныло напомнил ему Элул, на что Джед взревел, будто раненый тигр.
Теперь каждая из полутораметровых металлокерамических блох, укутанных в мимикрирующие шкуры, несла в своей крохотной головке единственную программу: сыскать «Кратовский дольмен», «Горяевский могильник» и вообще все, что не похоже на скальные обнажения естественной природы. Одетый в легкий скафандр модели «конхобар», Джед ворочался в тесном для него тамбуре: напоследок осматривал зонды и чуть ли не оглаживал их по бокам. Зонды копошились вокруг, тычась ему в колени нервно шевелящимися усиками и нетерпеливо перебирая суставчатыми лапами.
— Полифем, — хихикнул Аксютин и покосился на Кратова. — Ищет, не прицепился ли к его овечкам какой-нибудь Улисс…
Они наблюдали за Джедом по видеалу, между тем как первый навигатор где шлепком, где пинком выпроваживал зонды в кромешную тьму.
— Неосмотрительно, — проворчал Кратов.
— Что именно? — встрепенулся Аксютин.
— Такими делами нужно заниматься при полной освещенности. Да и незачем вообще лезть в тамбур. Зонды и без присмотра прекрасно разойдутся по своим секторам. А в темноте, возле распахнутого люка Джед только подставляется. Здесь могут обитать какие-нибудь ночные хищники, не страдающие предрассудками. Или недоброжелатели…
— Серебряные Змеи, — со вкусом произнес Аксютин. — Это правда, людей они невзлюбили. И кабы не высочайшее покровительство Осязающих Мрак…
— Не нужно беспокоиться, Кон-стан-тин, — сказал Татор. — Я внимательно наблюдаю за окрестностями. Ни один движущийся объект крупнее мыши не находится вне контроля. Разумеется, и речи быть не может о Серебряных Змеях.
— И что же вы контролируете? — полюбопытствовал Аксютин.
Татор постучал ногтем по экрану, указывая на сиреневую звездочку, медленно ползущую по серебристому фону:
— Большой неторопливый зверь, похожий на комодосского варана, в шестистах метрах от корабля. Идет по своим делам курсом на юго-восток.
— Между прочим, у него шесть лап, — со значением сказал Дилайт.
— Все это шестилапие местной фауны не дает мне покоя, — откликнулся Вилга.
— Что, что тебе не нравится? — сварливо осведомился Биссонет, и они вполголоса затеяли спор.
— Еще одна массивная тварь размытых очертаний неотступно крадется за нашим вараном, — продолжал Татор. — Мне кажется, сейчас она станет его есть. Тоже шестилапая.
— Вот дьявольщина, — сказал Аксютин.
— Зонды веером расходятся от люка. В общем, все спокойно.
— А нельзя ли, чтобы один из зондов смотался к зверушкам и передал сюда их портреты? — с надеждой спросил Аксютин.
— В другой раз, — ответил Дилайт. — Тебя устроит, если мы сначала решим принципиальный вопрос?
Аксютин недовольно фыркнул и замолчал, погрузившись в размышления. Тем временем Джед отправил в странствие последний зонд.
— Теперь до утра, — сказал он. — И пусть всем снятся добрые сны. Завтра мы откроем глаза и обнаружим, что в этом мире не осталось тайн.