Галактический консул
Шрифт:
— Что же это за пути?
Пазур коснулся пальцем клавиатуры, и на экране перед ним возникла цветная стереосхема мини-трампа.
— Изволь, — сказал мастер. — Итак, гравигенераторы скомпонованы таким образом, что фактически опоясывают корпус в области кормы. Одна секция находится под грузовым отсеком, в четырех метрах под его полом, и метры эти заполнены всевозможными системами жизнеобеспечения, энергоснабжения, терморегулирования и так далее. А также и фрагментами схемы контроля, которая, по нашему с третьим навигатором мнению, пострадала особенно сильно. Артефакт метил
— Понятно, — сказал Костя нетерпеливо. — Давайте сразу о втором.
— Еще три секции, которым повезло больше, расположены под обитаемыми помещениями и частично над центральным коридором. До них буквально рукой подать, они неохотно отзываются на команды когитра, поскольку схема контроля в этом секторе поражена частично. Может быть, все ограничивается локальными обрывами, которые ничего не стоит устранить. Тогда мы вернули бы себе основную часть генераторов. И у нас возник бы шанс на удачный выход в субсвет.
— А самое замечательное, — добавил Ертаулов, — что к этим секциям есть доступ через грузовой люк. Видишь эту шахту? Мы с тобой вчера наблюдали, как в нее упихивали «салон-вагон».
— Тогда все просто, — сказал Кратов. — Я влезаю в скафандр, выхожу наружу, проникаю внутрь секции, а там на месте сориентируемся. Стас в это время страхует меня изнутри…
— Да ты спятил, Второй, — произнес Пазур. — Это же экзометрия!
Костя прикусил язык и густо покраснел. «Не слишком ли часто за последние дни ты садишься в лужу, звездоход? — подумал он. — Так ведь и свыкнуться можно. С лужей-то…»
— Никто и никогда не покидал борт корабля в экзометрии, — сказал Ертаулов. — По крайней мере, об этом не сообщалось. Ну, нормальному человеку и в голову не придет за ради интереса окунаться в пространство, лишенное всяких измерений. Хотя, я убежден, теоретические основы такого эксперимента непременно есть. Не могут звездоходы на досуге не пофантазировать на такую вкусную тему! Эх, запросить бы наш инфобанк!
— В самом деле, — сказал Костя, кусая губы. — Корабль находится в экзометрии и продолжает существовать как вполне материальный объект. А что такое человек в скафандре?
— Тот же материальный объект малой массы, — сказал Ертаулов. Скорость в экзометрии есть функция от массы. Но в данный момент скорость нас не волнует.
— Она взволнует тебя, когда ты отклеишься от корабля и обретешь собственную скорость, — заметил Пазур. — Примерно на два порядка меньшую, чем скорость корабля.
— Вывод: отклеиваться не следует ни под каким предлогом, — сказал Стас. — Масса корабля сейчас интегрирует и массу каждого члена экипажа, и массу всех наших скафандров. Покуда масса человека в скафандре, независимо от его местонахождения — внутри ли он, снаружи ли — складывается с массой корабля, неприятностей быть не должно.
— Когитр, —
— Прецеденты неизвестны, — сказал когитр. — Логика примитивна. Однако она присутствует.
Пазур крутнулся в кресле и оказался спиной к спутникам. Ссутулившись, он застыл в таком положении, будто вмиг отключился от обсуждения.
— Пойду, конечно, я, — уверенно заявил Костя. — У меня масса больше.
— И целуйся со своей массой, — сказал Ертаулов. — При чем тут масса?! Все дело в сноровке.
— Сноровки у меня, допустим, тоже не в пример больше.
— Ты пойми простую вещь. То, что я здесь наплел, может не иметь никакого смысла. И если ты со своей выдающейся сноровкой и заслуживающей уважения массой накроешься там, в экзометрии, мастеру некого будет послать одолевать заветные четыре метра.
— И тут как раз подвернешься ты. А мои лишние килограммы и сантиметры окажутся лишними.
— Настоящий звездоход, Костя, должен уметь вписываться в любой отличный от нуля объем. А я всегда считал тебя настоящим звездоходом. Ну, почти настоящим.
— Прибереги эту наглую, ничем не прикрытую лесть для других!
— И вот еще что… Мы влипли в очень заковыристую передрягу. И если по совести, я думаю, что шансов у нас нет. Что бы ни говорили старшие коллеги. И, в отличие от тебя, законченного прагматика, замешанного на грубой прозе бытия, не верящего ни во что, кроме стартового импульса, я настроил себя на две мысли, и мне это сильно помогает. Мысль первая: не воспринимать происходящее близко к сердцу. Не размышлять о том, чем все может кончиться. Отгородиться экраном безразличия. Все, что творится творится не со мной! Очень помогает… И мысль вторая: мы уже мертвы. Да, Костя, мертвы. Поэтому мне, как убежденному покойнику, нечего бояться. Тем более такого пустяка, как физическое разрушение телесной оболочки. А вот ты можешь ли похвастать подобным бесстрашием обреченности?
— Стас, ты что? — пробормотал Кратов. — Серьезно?
— Значит, не можешь, — констатировал тот. — Тебя твой трезвый подход прочно удерживает на ногах. Тебя воспоминания о Земле, о доме тянут назад. За твоей широкой спиной Рашуля. А меня ничто не держит. Я обо всем забыл. Пренебрег условностями. Меня уже нет, и все тут!
— Послушай, ты, камикадзе паршивый… — рассердился Костя.
— Я верил, что ты найдешь точное выражение, — улыбнулся Стас. — Этим ты всегда был славен в нашем кругу. Да, я камикадзе. Но цель у меня вполне определенная и разумная. Спасти вас всех, дать вам хороший шанс!
— Тебя с твоими заморочками связать бы и упрятать в дальней каюте, как душевнобольного, — сказал Костя раздраженно. — Ни черта ты не годишься кого-нибудь спасать! Вот выползешь ты наружу, доберешься до гравигенераторов. А там что-то стрясется. Нежданная опасность. Или просто трудно станет. И ты мигом лапки кверху! Уговоришь сам себя, что ты, мол, уже загодя покойник, все едино мы обречены, то-се… А может быть, нужно было еще побарахтаться чуть-чуть!
— Одно я тебе обещаю твердо, — сказал Ертаулов. — Уж барахтаться я стану до конца. Зазря тонуть не намерен. Я пока…