Галантные дамы
Шрифт:
Полагаю, что это я первым назвал госпожу де Немур «внучкою короля — отца нации», а было это в Лионе, по возвращении его величества из Польши; с тех пор я частенько величал ее именно так; она оказывала мне честь находить сие прозвище приятным и любила слышать его из моих уст. И доподлинно она была истинной внучкой этого великого монарха, походя на него красотою и особливо добрым нравом: доброта ее не знала границ, никто или мало кто мог пожаловаться на немилость с ее стороны, хотя она многим могла бы навредить в бытность свою замужем за ныне покойным герцогом де Гизом, почти полновластным властелином Франции. Повторяю: госпожа де Немур обладала этими двумя драгоценнейшими добродетелями — красотой и добротой — и сохранила их обе по сей день, почему и выходила замуж дважды, и оба раза за благороднейших дворян, коим трудно сыскать равных; найдись еще один такой же мужчина, достойный этой дамы, ей
По этому поводу вспоминаю, как некий знатный синьор-итальянец ухаживал за одной прекрасной французской принцессою, и вот однажды, когда при дворе хвалили и превозносили его достоинства и совершенства, коими он мог бы заслужить ее благосклонность, покойный господин Дау, капитан шотландских гвардейцев, особенно блиставший остроумием, заметил: «Вы, господа, забыли наиглавнейшую его добродетель — cazzo mantuano».
Это же словцо довелось мне услышать, когда герцог Мантуанский, по прозвищу Горбун, решил посвататься к сестре императора Максимилиана, которой донесли, что у жениха на спине торчит большой горб. Говорят, она на это ответила: «Non importa purche la campana habbia qualche diffetto ma ch’el sonaglio sia buono» [47] , — имея в виду, разумеется, все тот же cazzo mantuano. Впрочем, другие утверждают, что она не могла такого и выговорить, ибо отличалась благоразумием и хорошим воспитанием; вероятно, слова эти принадлежали кому-нибудь другому, а ей только приписаны.
47
«Не беда, если колокол с изъяном, лишь бы язык был у него длинен» (ит.).
Но возвращаюсь к принцессе Феррарской; я видел ее на свадьбе ныне покойного господина де Жуайёза, куда она явилась в широком платье-мантии, сшитом по итальянской моде, с рукавами, подобранными до локтя, как носят в Сиене; она затмила всех тамошних дам, и не было человека, который не сказал бы: «Сей прекрасной принцессе рано еще сдаваться, красота ее при ней. Взглянешь на нее и сразу видно, что это прелестное лицо — залог многих других скрытых достоинств, недоступных взору; так, при виде красивого фасада легко вообразить, сколько красивых залов, комнат, спален, передних, туалетных и прочих уютных уголков скрывается за ним». С тех пор принцесса поражала людей своею красотой, не поблекшей с преклонным возрастом, еще во многих местах, даже и в Испании, на бракосочетании герцога Савойского с Екатериной Австрийской, и все видевшие ее навсегда с благоговением сохранили в памяти красоту и все добродетели названной дамы. Будь перо мое столь же велико и мощно, как лебединые крылья, я бы вознес сию красавицу в небеса, но, увы! — оно слишком слабо и бессильно; однако я еще упомяну о ней в другом месте. Бесспорно одно: принцесса была прекрасна по весне своей жизни так же, как летом, осенью и даже зимою, хотя претерпела немало бед и родила множество детей.
Весьма прискорбно, что итальянцы, презирающие многодетных женщин, называют их scrofa, то есть «супоросая свинья»; на мой же взгляд, те, что производят на свет красивое, здоровое и благородное душою потомство, как та же принцесса, достойны лишь похвалы и Божьего благословения, а не подобного презрительного прозвища.
Я с полным правом могу воскликнуть: что за диво дивное то постоянство, с коим самое непостоянное и легкомысленное существо на свете, а именно красивая женщина, дает отпор всеразрушающему времени! О, не подумайте, будто это именно я так окрестил ее, — мне было бы весьма огорчительно хвастаться таковым мнением, ибо сам я глубоко уважаю постоянство некоторых женщин и вовсе не считаю ветреными всех их без исключения; слова сии принадлежат другому человеку, от кого я их и услышал. Я охотно рассказал бы здесь о многих еще дамах, как иноземных, так и французских, сохранивших красоту и в осень, и в зиму своей жизни, но ограничусь лишь двумя историями.
Первая — о ныне царствующей королеве Английской Елизавете, которая, по рассказам видевших ее, и посейчас красива, как никогда. И ежели это правда, то, стало быть, она и впрямь очень хороша, ибо я видел ее в лето и осень ее жизни; что же до зимы, то она весьма близка к ней, коли уже не достигла; я встречал сию королеву много лет назад и теперь знаю, сколько лет давали ей тогда, в первую нашу встречу. Я полагаю, красота ее столь долго сохраняется оттого, что она никогда не бывала замужем
Другая дама — также иноземная принцесса, госпожа маркиза де Гуа, донья Мария Арагонская, — также сияла красотою в свои весьма преклонные годы; я сам видел ее и хочу поведать вам об этом в истории, которую постараюсь сократить, елико возможно.
Через месяц после смерти короля Генриха скончался Папа Павел IV Караффа, и понадобилось собрать всех кардиналов для избрания нового Папы. Вот почему и кардинал де Гиз выехал из Франции в Рим морем, на королевских галерах; адмирал флота и великий приор Франции, брат названного кардинала, как и подобает любящему родственнику, самолично командовал этой флотилией из шестнадцати кораблей. Погоды стояли благоприятные, дул попутный ветер, и через две недели они уже прибыли в Чивита-Веккью, а оттуда и в Рим; там господин приор, видя, что подготовка к выборам затягивается (она и впрямь взяла целых три месяца) и брат его вернется не скоро, а галеры без дела простаивают в порту, решил пока наведаться в Неаполь, дабы осмотреть этот город и приятно провести время.
По прибытии его в Неаполь вице-король — а им был тогда герцог Алькала — принял его с королевскими почестями. Но, подплывая к берегу, адмирал приветствовал город внушительными пушечными залпами; канонада эта длилась довольно долго, город и окружающие замки отвечали тем же; казалось, небеса вот-вот расколются от этого грохота. Задержав галеры свои на рейде, точно при морском сражении, адмирал выслал на берег шлюпку с господином д’Этранжем из Лангедока, весьма достойным и речистым дворянином, дабы тот успокоил вице-короля относительно его намерений и испросил дозволения (у нас тогда был мир с итальянцами, хотя время от времени и случались военные стычки) войти в порт, осмотреть город, посетить могилы предков, там погребенных, и, окропив их святой водою, вознести к Господу молитвы за души усопших.
Вице-король охотно дал на это свое согласие. Господин великий приор велел грести к берегу, приказав возобновить пальбу пуще прежнего из всего оружия, имевшегося на борту шестнадцати галер, — пушек, кулеврин, аркебуз и прочего, так что все окуталось дымом и огнем; затем весьма торжественно пришвартовался к причалу, распустив по ветру все, какие были, паруса, штандарты и флаги; борта галер, по его распоряжению, затянули алым бархатом, адмиральский же корабль — дамасским шелком; гребцов-каторжников также одели в алый бархат, как и солдат-гвардейцев, чьи камзолы украшал серебряный позумент; командовал ими храбрый и достойный капитан Жоффруа, родом из Прованса; можете поверить, что зрители сочли наши французские галеры весьма приглядными с виду, быстроходными и маневренными, особливо главную из них, «Реал», которая была безупречна по всем статьям, и неудивительно, ибо принц-адмирал отличался любовью к роскоши и величию, а также несравненным великодушием.
Итак, пристав к берегу с большой помпой, он сошел на причал вместе со своей свитою; всех нас уже ожидали экипажи и лошади, присланные вице-королем, дабы отвезти в город; среди сотни лошадей были и рослые скакуны, и низенькие испанские кони, и марокканские лошадки, одни красивые, другие более невзрачные, но все под бархатными попонами, богато расшитыми золотом и серебром. Кто-то поехал верхами, другие в экипажах, коих имелось десятка два; их везли самые прекрасные лошади в роскошнейшей упряжи. Там же поджидало нас множество принцев и знатных сеньоров, как неаполитанцев, так и испанцев, которые весьма почтительно и церемонно приветствовали господина приора от имени вице-короля. Господин приор сел на испанского коня; я такого великолепного скакуна давно уж не видывал; впоследствии вице-король подарил его гостю. Конь замечательно слушался седока и выделывал всякие изящные «курбеты», как принято было выражаться в то время.
Господин приор, столь же опытный всадник, как и моряк, превосходно держался в седле и умел заставить коня показать себя во всей красе, да и себя самого также, ибо, надо сказать, он был одним из красивейших принцев своего времени и отличался ловкостью, силой, высоким ростом и мужественным сложением, чем сильные мира сего редко могут похвалиться. Итак, его с почестями препроводили к вице-королю, который уже поджидал его и встретил в высшей степени торжественно: поселил у себя во дворце и оказал прямо-таки царский прием своему гостю, его свите и войску, и не даром, поскольку получил на этом путешествии двадцать тысяч экю. В свите же нас, дворян, капитанов галер и прочих, насчитывалось до двух сотен человек, коих большинство расселили по домам знатных господ, где каждого приняли радушнее некуда.